Дар берегини

Мать-Вода! Государыня-Вода!
Течешь ты по зеленым лугам,
Омываешь крытые берега!
Не омывай ты, Мать-Вода,
Крутые берега,
А выйди ко мне, Мать-Вода,
Прими дары мои,
Послушай моей печали,
Помоги моему горю…

– зашептала Прекраса, рукой гоня волну прочь от берега, чтобы ее подношение плыло в сторону переправы.

Потом она вынула из шелкового мешочка, заменившего привычные берестяные коробочки, белый гребень – дар берегини с выбутского плеска.

– Мать-Вода! Государыня-Вода… – снова начала она, принимаясь чесать волосы.

У каждой реки, озера, источника – свои хозяева. Здесь она не могла встретить берегинь с реки Великой, но у днепровского брода есть свои владычицы. В такой дали от родных мест Прекраса почти утратила приобретенные там силы, и теперь ей предстояло найти здесь, на новом месте, новых покровителей. В этом была ее единственная надежда оттеснить Ингерову сестру и занять, хотя бы через несколько лет, место княгини и владычицы земли Русской. Если кияне не признают ее, если не допустят к жертвам дочь перевозчика и знахарки, то положение ее будет мало чем отличаться от положения любой хоти, даже пленницы – какой была мать того дюжего и наглого парня, побочного Ельгова сына. Это скажется и на детях: если она не сядет на княжий стол, его не получат и ее сыновья. Ради Ингера, ради их будущих детей, славы рода, впервые объединившего земли от Волхова до среднего Днепра, Прекрасе нужно было пробиться к киевскому столу вопреки всему. Она уже сделала для Ингера очень много, но могла сделать еще больше.

Негодный для боя меч из ржаного теста – вот она что в глазах Ельги и ее ближиков! Душу жгла обида при мысли об этих словах – а ведь Ельга постаралась высказаться помягче. Сама она, Прекраса перед Ельговой дочерью – что квашня для теста перед золотой чашей! Вот как они смотрят на нее, эти кияне.

Но это не навсегда. Им ее не одолеть. Ингер – господин здесь, а он любит ее и сделает для нее все что угодно. А когда она станет матерью будущего князя, все изменится. Пройдет несколько лет, и от Ельги-Поляницы, Ельговой дочери, здесь и памяти не останется. Люди будут помнить только о ней, Ельге Прекрасной. Прекраса старалась думать о себе как о Ельге, чтобы поскорее привыкнуть к новому имени. Это имя делало ее равной сопернице. Именно она даст жизнь новому княжьему роду, а не эта желтоглазая гордячка. Будущее – за ней.

– Мать-Вода, Государыня-Вода… – приговаривала она, водя гребнем берегини по волосам.

Отдавшись своим мыслям, Прекраса-Ельга скользила рассеянным взглядом по туману над водой. И вздрогнула, вдруг обнаружив, что уже какое-то время ее рассматривает некая старуха… Старуха сидела прямо на тумане, словно на невидимом камне в реке. Совсем голая, будто в бане, она была одета только в длинные седые волосы, спускавшиеся до самой воды; эти волосы были одного цвета с туманом, такие же невесомые и призрачные. Густые пряди их колебались, плыли вокруг старухи, так что порой было видно только морщинистое, недовольное, сердитое лицо. Полные, тоже морщинистые руки старухи водили по волосам гребнем; казалось, она делает это не по своей воле, а что-то ее принуждает.

Острый, как ледяной клинок, холод пронзил Прекрасу-Ельгу до самой маковки. Руки задрожали так, что едва не выронили гребень.

Да это же она! Берегиня днепровского брода! Неприглядный вид ее говорил о неприязни, но все же она откликнулась, вышла на призыв из своих туманных глубин.

От потрясения Прекраса онемела, слова призыва застыли на губах. И старуха немедленно откликнулась.

– Год от году все хуже! – долетел до Прекрасы скрипучий, сухой голос. – Был у нас кормилец-батюшка, свет ясный, сокол удалой, все народы ему покорялися, все вороги его боялися, да улетел он на иное живленьице, покинул нас, сирот горемычных! Нет ему наследника, некому нас питать-обрегать! Худой молодец на чужое место сел, неудалый! Как пойдет на рать – тут ему и голову сложить! Ляжет во сыру землю – ни рода, ни памяти от него не останется!

С каждым ее словом Прекраса дрожала все сильнее. Худой молодец, неудалый – берегиня говорит об Ингере! Как пойдет на рать – тут ему и голову сложить! Хозяйка днепровского перевоза, в былые времена служившая старому Ельгу, недружелюбна к его иноземному преемнику, пророчит ему скорую бесславную смерть. В груди застыл холод, Прекраса едва могла вдохнуть.

Пока старуха пела свое, вокруг стали раздаваться и другие голоса. Они плакали, подвывали, причитали неразборчиво. «Ох, ох!» – краем уха улавливала Прекраса. «Хуже, хуже» – голосило где-то, не то в воде, не то в кустах, но обернуться, отвести глаза от старухи она не смела. Казалось, каждая струйка в водах Днепра плачет особым тонким голосом; эти голоса кололи душу тонкими холодными иглами, и Прекраса дрожала всем телом.

– Судьба есть – будет и голова! – шепнул тонкий девичий голос, и эти слова поразили Прекрасу сильнее всех прочих.