Дар берегини

– Храбро я бился за князя нашего Ельга, и многие в дружине его меня помнят, – начал тот, отыскав глазами Фарлова и глядя на него с призывом поддержать. – Храбро бился… на Суле-реке ноги мои оставил молодые, резвые, а сама еще молодец был, два года как женился. Детей не успела жена принести, а как обезножел я, тут уж какие дети… Жил я на отцовом дворе, отец был уже плох, а как умирал, заповедал нам с братьями жить вместе, друг друга держаться, пособлять, помогать… Меньшие мне ногами да руками помогали, а я им – советом. Так и жили. Средний наш, Хельвуша, у князя в большом доверии был, за море с товарами ездил. А я домом правил, и все у меня под приглядом было, хоть сам и не ходил. Сиднем сидел в избе, а всякий день сказать мог, сколько у нас припасу какого, кто из челяди на работе какой. Так жили, да только умерла моя жена, тогда Хельвуша сам жениться задумал. И высватал себе… – он поглядел на Воибуду, будто даже взглядом ему было противно ее коснуться, – змеищу эту. За десять лет детей не родила, только ползала по всему дому, во все щели жало свое ядовитое совала. Хельвуша уж меньшую жену взял, полонянку выкупил, она ему сына родила, – он кивнул на мальчика лет восьми, стоявшего возле скромной женщины в белой намитке и «полной печали», видно, той самой жены. – А ныне, как умер брат, эта и говорит – дитя, говорит, ношу, а потому все наследие мужа теперь мое и дитяти моего. А мы с братом меньшим, Бернишей, значит, по боку, грозит со двора согнать. Всю челядь в руки забрала, кабы брат мне хлеба не носил, уморила бы голодом меня! Нельзя больше беззаконие такое терпеть, рассудите нас, старцы мудрые… – он запнулся, взглянув на Ельгу, – и ты, Ельговна, как отец бы твой рассудил. Уж он-то не обидел бы меня, ведь за него я бился храбро, еще как сам отроком был, ноги мои оставил на Суле-реке…

Слушая его, Ельга отметила первую сложность: взрослые братья жили одним хозяйством, не разделив полученное от отца и имея в общей собственности все вновь нажитое. Это уже была причина, почему родичам Хельва понадобилось искать княжьего суда.

– Теперь дайте я скажу! – заговорила Воибуда, едва ее деверь умолк. – Когда муж меня брал, а отец за него отдавал, был меж ними такой ряд положен…

– Стой! – Ельга подняла руку. – Не торопись, жена. Мы еще с Годолбом беседу не завершили. Есть у тебя послухи, что знают, как вы с братом одним домом жили и общее хозяйство вели?

– Есть… – озадачился тот, – да кто угодно… Станюта, ты ж нас сто лет знаешь! – обратился он к одному из старцев на скамье перед дубом. – Будь послухом речам моим!

– Послух я днесь, – важно кивнул Станимир. – Жили братья одним домом, Хельв за моря ходил, Годолб за домом глядел, а меньшой их, Берниша, возрастал… до возраста.

– Так их трое братьев, а не двое? – Ельга припомнила, что Годолб упоминал еще одного брата.

– Вот он, Берниша, меньшой наш, – Годолб показал на отрока лет восемнадцати; довольно приятной наружности, тот, судя по лицу, был тот еще озорник, но сейчас пытался придать себе скромный и почтительный вид.

– Он от вашей же матери?

– Последыш матушки нашей. Она, как родила его, потом хворала зиму целую, а к весне в землю сырую ушла… – Высокий голос Годолба дрогнул, и он вытер рукавом увлажнившиеся глаза.

Видно было, что сейчас, беспомощный калека, он жалеет о давно умершей матери, которая могла бы защитить его от обид со стороны чересчур бойкой невестки.

– Вот эти двое – братья твоей невестки, да?

– Они, Будивидичи.

– Будьте живы, – Ельга кивнула двоим, стоявшим по бокам от Воибуды. – Кто старший из вас?

– Я, Сырец, – более плотный кивнул, шагнул вперед и ударил себя кулаком в грудь.

– Ваш отец жив?

– Умер уж шесть лет как.

– Кто старейшина в роду вашем?

– Так я, Сырец.

– Тогда расскажи, какой ряд был заключен между вами и Хельвом, когда он брал в жены вашу сестру.

Сырец довольно бойко изложил условия, вполне обыкновенные. Хельв, по варяжскому обычаю, поднес жене свадебные дары, равные трем гривнам серебра, и взял за ней приданое полотном, платьем, разной утварью, что оценивалось тоже в три гривны серебра. В случае если муж умер бы бездетным, все это оставалось в собственности Воибуды – то есть на шесть гривен серебра любого имущества, как договорятся. Если же дети будут, то им надлежало унаследовать имущество Хельва, все, что он будет иметь на день свой смерти.

– При этом как-то оговаривался размер имущества, принадлежавшего только Хельву?

Сырец наморщил лоб и задумался, потом ответил:

– Не припомню… дом-то у них богатый был, всего вдоволь… а где там чье, то не наше дело. Брат-то у него сидень, он был всему хозяин.

– Они поди думали, старший того гляди помрет, все Хельву останется, – заметил Доброст. – А калека здоровых пережил!

– Есть ли дети у твоего брата, кроме этого чада? – Ельга кивнула Годолбу на мальчика.

– Нет! Десять лет жили – не послали боги детей…

– Выслушайте же меня, люди добрые! – Воибуда вырвалась вперед, хотя младший из братьев пытался ее удержать. – Меня грабят с детушками, а я молчи! Есть у меня дети!

– Где же? – Ельга улыбнулась на такую отвагу.