Даниил Кайгородов

Зима в Юрюзани прошла для Серафимы спокойно. Правда, не было вестей от Данилушки, но она знала из разговора с Мейером, что учится он где-то в Германии и должен вернуться не раньше осени будущего года. В конце мая на завод приехал новый хозяин — Петр Сергеевич Дурасов. Получив богатое наследство, он бросил службу и вышел в отставку в чине секунд-майора. Это был высокий, с военной выправкой мужчина с нафабренными усами, пышными баками на помятом лице, с бесцветными навыкат глазами, носивший мундир нараспашку и тесные рейтузы, плотно облегавшие худые, жилистые ноги, обутые в тяжелые ботфорты. Аграфена Ивановна вышла за него замуж наперекор родительской воле.

— Мот и картежник, — узнав о новом зяте, заявил Мясников присмиревшей жене, которая, по словам Ивана Семеновича, «проворонила» Груню.

— Дурасов из хорошей дворянской семьи, — робко заметила та.

— Хошь, я тебя завтра графиней сделаю. Были бы деньги. А этот стрекулист на богатое приданое позарился. Ему Груня нипочем. А ты, квашня, что смотрела? Щелкнул шпорами офицерик, поцеловал тебе ручку и раскисла. Тьфу! — плюнул в сердцах Мясников. — Кабы знал, в скиты бы ее отправил. Но снявши голову, по волосам не плачут. Зови Аграфену в воскресенье с мужем, — закончил Иван Семенович и вышел.

Дурасов после женитьбы быстро охладел к Аграфене Ивановне и зачастил к своим друзьям по полковой службе. Встречи обычно заканчивались диким кутежом где-нибудь за Волгой. Через несколько дней, опухший от пьянства, он тайком пробирался в свою комнату, валился на диван и приказывал коротко Фролке:

— Елею!

Слуга, подставив стул, взбирался на него и тянулся к иконостасу, перед которым на медных цепочках висели три елейницы в виде парящих голубей. В спинки птиц были искусно вмонтированы чашечки для елея. Масло Дурасов давно уже вылил и наполнил их крепкой настойкой. Решился он на эту операцию по простой причине: ключи от буфета хранились у Аграфены Ивановны, а она предусмотрительно прятала их подальше.

— Итак, начнем евхаристию[4], — принимая елейницу из рук Фролки, произносил он торжественно.

— Ты не забыл, дурья голова, припев?

— Никак нет-с, — угодливо отвечал малый.

Хозяин начинал:

Монахи святые,
Все жиром залитые,
Настойки пьют густые.

Фролка подхватывал:

Опьянительно, опьянительно,
Опья-ни-тель-но…

Выпив, Дурасов тыкал пальцем на вторую елейницу.

— Изыми, — изрекал он.

Когда, себе радея,
Я выпью Ерофея,
Читаю от Матфея.

Набрав в легкие воздуха, Фролка выводил:

Вразумительно, вразумительно,
Вразу-ми-тельно…

— Третью! — командовал хозяин.

И сам-то наш владыка
Подчас не вяжет лыка,
Напьюсь я, горемыка…

Фролка с увлечением заканчивал:

Положительно, положительно,
Поло-жи-тель-но…

Елейница ставилась на место. Вдрызг пьяный Дурасов ложился на диван, Фролка стягивал обувь со своего господина и на цыпочках выходил из комнаты.

На утро Петр Сергеевич уже бодро входил, в комнату жены.

— Вот что, Груня, — стараясь говорить как можно мягче, обращался он к ней. — Завтра я уезжаю на заводы. Надо же мне посмотреть, что там делается.

Аграфена Ивановна вздыхала.

— Что ж, съезди, посмотри. Хозяйский глаз нужен везде. Только долго там не живи. К осени домой возвращайся. Скучно мне без тебя. Сысоича-то возьмешь? — спрашивала она озабоченно.

— Придется взять. В заводском деле, как ты знаешь, я новичок, а Сысоич пуд соли съел на этом.

Сысоич, о котором шла речь, был когда-то правой рукой покойного Мясникова. Старый приказчик до тонкости знал все заводское хозяйство. После смерти Мясникова он остался у Аграфены Ивановны и пользовался ее неограниченным доверием. Вот и сейчас, узнав, что муж едет на заводы, она долго совещалась с Сысоичем и на прощанье сказала:

— Поглядывай за моим-то. Как бы не закуролесил.

— Ходу не дам. Споткнется, поправлю, поставлю опять на место, будь спокойна, — промолвил старик.

— На тебя вся надежда, Сысоич. Дай бог тебе здоровья. Поезжай.

В Юрюзань приехали ночью. В доме Мейера засуетились. Гостю отвели лучшие комнаты. Сысоича поместили во флигеле, где жил приказчик. Весть о приезде нового хозяина быстро облетела заводской поселок.

Утром возле управительского дома собралась большая толпа. В ней были и баты из соседних деревень, приехавшие на завод с углем. Стояли они обособленно, перебрасываясь короткими фразами.

Барин еще спал. В открытом окне, положив лапы на подоконник, лежал дурасовский сеттер Игрек, равнодушно смотревший на толпу.

— Ребята, гли-кось, хозяин в окне, — раздался чей-то молодой насмешливый голос.

— Где? Где? Да ведь это собака, — разочарованно произнес второй парень.

— А какая разница? Лаяться, поди, оба умеют.

— Будет вам бухтеть, зубомои! — прикрикнул на ребят какой-то старик в кожаном фартуке, видимо, кузнец. — Вот услышит уставщик, волком взвоете.