Даниил Кайгородов

— Прими лошадь, расседлывать не надо, — сказал отрывисто приезжий и, поднявшись на крыльцо, толкнул дверь.

Прошло часа два. Из состояния полудремоты Данилку вывел голос Серафимы:

— Даня, подведи коня к крыльцу, — в голосе женщины послышалась незнакомая парню нотка. Вскоре показался гость, поправив висевший с боку кистень, он ловко вскочил в седло.

Вскоре фигура всадника слилась с окружающей темнотой.

Данилка вошел в дом.

— Афанасию ничего не сказывай, — заявила Серафима подростку и, загадочно улыбнувшись, направилась в свою горенку.

В ту ночь Данилка долго ворочался на жесткой постели. Беспокоила мысль о ночном госте. А вдруг Афанасий узнает? Тогда не только хозяйке, но и ему несдобровать.

ГЛАВА 13

Года через два после смерти старшего Твердышева умер его брат Яков. Мясников оказался единственным хозяином восьми заводов, богатейших рудников и лесных угодий.

Соперничать с ним по выплавке чугуна и меди мог лишь Акинфий Демидов. Но тот обосновался на среднем Урале и попыток вытеснить Мясникова с южной гряды Каменного пояса не делал. Хозяин соседнего Саткинского и Златоустовского заводов Василий Мосолов не мог быть соперником, так как принадлежавшие ему рудники по сравнению с огромными залежами на Шуйде и Иркускане были невелики.

Мясников не мог выехать в Симбирск на похороны Якова. И он послал нарочного с наказом жене, чтоб после смерти шурина дом и амбары передала мужу дочери Аграфены — Петру Сергеевичу Дурасову. Сам Иван Семенович в Симбирск не торопился.

Как-то ранней весной в половодье головная барка, что шла с хозяйским железом в Нижний, наскочила на камень и утонула. Несколько человек погибло, в том числе и Афоня. Говорили, что дело тут темное. Будто бы в суматохе Афоню стукнул кистенем какой-то злодей и, бросившись с барки, поплыл к берегу. Болтали про Сеньку, которого видели накануне у причала. Пришлось отправить скитскому старцу Евлампию два воза муки и кое-что из живности на помин души раба божьего Афанасия.

Оставшись без мужа, Серафима решила окончательно прибрать к рукам стареющего Мясникова. Таиться от людей не стала.

— Хочу вольной птицей быть, — говорила она своей соседке, попадье, которая сидела у нее в гостях. Мать Феоктиста да и сама Серафима любили пображничать и разница в вере им не мешала.

— Пускай поп Василий машет кадилом в церкви, — говорила Феоктиста хозяйке, — а мы здесь платочками помашем, — и, опустив с круглых плеч кашемировую шаль, продолжала:

— Ты бы шепнула хозяину насчет моего попа, — гостья подвинулась ближе к Серафиме. — Церковь надо покрасить, а немец денег не дает, — пожаловалась она на Мейера.

— Не послушает Иван Семенович меня, — Серафима отвела лукавые глаза от раскрасневшейся Феоктисты.

— Ой, да не говори ты, — попадья игриво подтолкнула ее плечом, — захочешь, все будет по-твоему. Велишь, и немец полетит. И то прошлый раз отец Василий говорит мне: за нашу соседку я бы камилавку отдал да набедренник[3] в придачу. Скоро ли, говорит, ты мать Феоктиста умрешь? А я умирать не собираюсь и тебе попа Василия не отдам.

Феоктиста подвинула к себе стаканчик с брагой. Серафима улыбнулась задорно.

— На кой он мне ляд. Что я, моложе не найду, что ли?

— Даня, — крикнула она в соседнюю комнату, — принеси-ка нам соленой капусты.

Сидевший у окна Данилка взял со стола блюдо и вышел в сени.

— Послушный парнишка, — кивнула головой вслед Данилке Серафима, — что ни заставишь — все сделает, — продолжала она. — Управится со скотом — за книгу берется. Неофит его учит.

— А ты его к моему попу пошли. Поп-то у меня мирские книги читает, может, Данилка кое-чему у него поучится, — посоветовала Феоктиста.

— Пускай ходит — не жалко, — согласилась Серафима и, помедлив, добавила: — Платой не обижу.

Приятельницы перевели разговор на другие темы. К концу зимы Данилка уже бойко читал псалтырь и знал все четыре правила арифметики.

Знал Данилка и раскольничье письмо. Однажды Серафима подала ему толстую в кожаном переплете книгу и попросила почитать.

Данилка читал бойко.

Серафима просветленными глазами посмотрела на Юношу.

— Пока я жива, Даня, учись, может, в люди выйдешь, — сказала она проникновенно.

Как-то раз Мясников застал Данилку за чтением.

— Он что у тебя, грамотей? — кивнув головой на смутившегося Данилку, спросил Мясников Серафиму.

Та улыбнулась:

— Ученый.

— Ишь ты, ученый, — протянул удивленно гость. — Ты отдай-ка его лучше мне. Пошлю учиться. Сначала в Симбирск, потом отправлю за границу. Хватит нам на привозных-то выезжать. Надо своих людей учить для заводов и рудников.

— Нет, Иван Семенович, ты меня не уговаривай. Не отпущу парнишку, — решительно заявила Серафима. Ей не по себе стало от мысли, что Данилка уедет. Она и сама не заметила, как привязалась к нему, как он стал ей родным.

Мясников махнул рукой:

— Ладно, посмотрим, а пока пусть будет по-твоему. Собирай-ка на стол, умаялся за дорогу.

Однако судьба Данилки сложилась не так, как хотела Серафима. По дороге на завод лошадь Мясникова провалилась передней ногой в барсучью нору. От резкого толчка седок вылетел из седла и ударился о пенек.