Даниил Андреев

А многое нужно было бы рассказать тебе. В моей жизни произошло очень много тяжелого за последний год. А так как ни с кем я об этом не говорю, то все это накопилось в душе и требует какого-нибудь выхода»¹⁴⁷. Его он искал на бумаге и много писал.

Оставался и другой, настоящий выход. Одно из завершающих и, может быть, главных стихотворений дуггуровских циклов – «Двенадцать Евангелий». Так называется церковная служба Великого четверга на Страстной неделе, в которой вспоминается Тайная вечеря. Он не раз бывал на ней и в храме Христа Спасителя, и в храме Покрова в родном переулке. В ноябре того же 1931 года, когда начато это стихотворение, Малахиева-Мирович записала в дневнике такой разговор: «Спрашиваю Даниила:

– Отчего ты так мрачен? Что-нибудь случилось?

– Да. Случилось. Но не внешнее.

– Поправимо?

– Не знаю. Я потерял отправную точку. Ту, которая связана с Евангелием»¹⁴⁸.

Вдова поэта вспоминала, как Даниил читал ей Евангелие. «Особенно о Воскресении Христовом и явлении Господа Марии Магдалине. Он читал так, что я до сих пор слышу его голос, а то, что произошло две тысячи лет тому назад, чувствую, как если бы невидимо присутствовала в Гефсиманском саду»¹⁴⁹. С таким же чувством написано стихотворение «Двенадцать Евангелий».

Великий четверг называют еще Чистым, потому что в этот день душа должна очиститься перед праздником Пасхи. Об очищении едва не погибшей души он и рассказал. О выходе, явленном ему в христианской вере:

Прохожу со свечкою зажженной,
Но не так, как мальчик, – не в руке —
С нежной искрой веры, сбереженной
В самом тихом, тайном тайнике.

Часть третья Солнцеворот. 1927–1930

1. Большая отрада, что я не писатель

Весной Даниил Андреев поехал в Ленинград. Там он чаще всего останавливался в бывшей квартире отца на углу Мойки. На нее выходили длинные окна кабинета, а из спальни виделся кусок Марсова поля, и дальше, за липами Летнего сада, можно было разглядеть краснеющий Михайловский замок. Четырехкомнатная квартира стала коммуналкой, но здесь жили двоюродные братья Даниила. В этот раз в Ленинграде он познакомился с потомственным «василеостровским немцем» Георгием Давидовичем Венусом. О нем ему писал Вадим. С Венусом брат подружился в Берлине в начале 1923 года. Они входили в одну литературную группу – «4+1», тогда же выступившую, но без особенного успеха.

В Берлине Венус успел выпустить книгу стихов «Полустанок». Берлин и оказался для него «полустанком», через год после выхода книги он, единственный из группы, вернулся в Россию. В том же 1926 году издал книгу о своем опыте Гражданской войны – «Война и люди. Семнадцать месяцев с дроздовцами». О книге одобрительно отозвался Горький. Она стала пропуском в советскую литературу, куда Венус, поддержанный Алексеем Толстым, вошел легко: одна за другой стали выходить его книги рассказов, романы. Но в 1934-м, после убийства Кирова, он был сослан, в 1938-м арестован, обвинен вместе с группой ленинградских писателей в подготовке теракта против Сталина и через год с отбитыми следователями легкими умер в Сызранской тюрьме.

Венус прошел тот же путь, что и Вадим Андреев. Белая армия, Константинополь, Галлиполи, эмигрантская тоска в Берлине, где одновременно вышли их первые книги. Попытки возвратиться на родину. Тогда они оба получили разрешение, но Андреев, не дождавшись ответа из советского консульства, уехал, как ему казалось, ненадолго, в Париж. Этого другу Венус долго не хотел прощать. От Венуса Даниил узнал о брате то, о чем не мог прочесть в его письмах. Да и вообще они могли найти общий язык. Венус, как и он, страстно любил Блока, поэзию. «Он мне очень понравился», – написал Даниил Вадиму. В том же майском письме были строки: «Очень надеюсь на следующий год съездить в Париж. Большая, очень большая отрада для меня в том, что я не писатель (не смейся)».

Наивные даже для того, еще снисходительного времени, так и не сбывшиеся надежды увидеть Париж и кажущаяся странной «отрада» не быть писателем. Но, поговорив с Венусом, с энтузиазмом возвращенца, вступившим на советскую писательскую стезю, созерцая литераторские будни Коваленского, Даниил почувствовал горечь этой стези и не лукавил. Он так и не опубликовал при жизни ни одной стихотворной строки.