Даниил Андреев

Свое «второе озарение» в 1928 году Андреев обозначил с трогательной точностью. Оно произошло «после пасхальной заутрени на раннюю обедню: эта служба, начинающаяся около двух часов ночи, ознаменовывается, как известно, чтением – единственный раз в году – первой главы Евангелия от Иоанна: “В начале бе Слово”. <…> Внутреннее событие, о котором я говорю, было, и по содержанию своему, и по тону, совсем иным, чем первое: гораздо более широкое, связанное как бы с панорамой всего человечества и с переживанием Всемирной истории как единого мистического потока, оно, сквозь торжественные движения и звуки совершавшейся передо мной службы, дало мне ощутить тот вышний край, тот небесный мир, в котором вся наша планета предстает великим Храмом и где непрерывно совершается в невообразимом великолепии вечное богослужение просветленного человечества».

В рассказах поэта о своих озарениях есть нечто, отсылающее к трем видениям Владимира Соловьева. Их Андреев подробно описал в «Розе Мира». Сам философ поведал о них кратко и не без отстраненной иронии («…факты рассказал, виденье скрыв») в поэме «Три свидания», но отнюдь не ссылался на духовидческий опыт в своих софиологических построениях. В «Розе Мира», напротив, говорится об особом опыте как основании трактата. Но отдельные прорывы, причем разных степеней, духовного сознания долго не складывались в целостную картину. Они оставались свидетельствами мистической реальности, без той полноты постижения, к какой он так стремился. Но светлые видения к нему приходили, как правило, или у церковной ограды, или во время службы.

Гонения на церковь становились все беспощаднее. Еще в 1927 году началась кампания по изъятию церковных колоколов. Под окрики властей и репрессии совершалось «богоотступничество народа». Легко вовлекалась в антирелигиозную пропаганду молодежь. Участвовала в разрушении храмов, в глумлении над священниками. В шедшего по улице монаха могли бросить камнем. Уже после Пасхи, в мае, ОГПУ провело аресты в Троице-Сергиевой лавре, примолкшей и разоренной. Арестовали отца Павла Флоренского, о котором нередко говорили у Добровых.

3. Обыденность

Вся жизнь – как изморозь. Лишь на устах осанна.
Не отступаю вспять, не настигаю вскачь.
То на таких, как я, презренье Иоанна —
Не холоден и не горяч! —

это строки тех дней 1928 года, когда Даниил Андреев вновь, и не в первый раз, искал себя, свое, иногда, казалось, находил, терял опять.

Но обыденность настигала каждодневно. Уйдя с курсов, он считал себя обязанным чем-то, кроме писания, заниматься, приносить в дом, пусть небольшие, деньги – «на хозяйство». Издания отца мало что давали, к тому же он долго не мог вступить в права наследства. Судьбой Даниила были удручены нежно его любившие тети – Екатерина Михайловна, в эти годы добровольно пошедшая работать в психиатрическую клинику, поскольку считала, что «душевнобольным помощь нужнее всего», и Елизавета Михайловна, обремененная заботой обо всей семье. В письме Вадиму она писала:

«…Я все-таки считаю, что вообще учиться Дане необходимо, а также необходимо привыкать к постоянным правильным занятиям, нельзя же считать правильной работой его писание, за которым, правда, он может просидеть целые сутки, а то другой раз сколько времени пройдет, прежде чем он сядет за работу. Ты сам пишешь и понимаешь, что по заказу эту работу делать невозможно.

Относительно нашей жизни могу сказать, что работаю столько, что больше невозможно. Семья у нас, как всегда, большая: нас двое, Шура с мужем, Саша с женой, Катя живет с нами вот уже пятый год, конечно, она помогает в работе; а также живет у нас одна сирота: отец ее четыре года тому назад случайно попал к нам да у нас и умер; осталось 9 детей, 8 из них благодаря одной энергичной женщине удалось устроить, а она так и осталась у нас; еще живет у нас Феклуша, которая ходила за маминой и Бусенькиной могилами, а теперь живет у нас, т<ак> к<ак> ей некуда деваться. Вот так и живем, такой большой семьей»¹⁵⁶.

Особенно трудно ей приходилось с сыном. С первой женой, Ириной, Александр через несколько лет расстался. Вино и кокаин он испробовал еще в гимназии. От наркомании удалось избавиться, но время от времени он запивал. При всем том знавшие его утверждали, что, несмотря на слабости, Александр Добров был «порядочным и добрым человеком». Высокий, красивый, голубоглазый – таким его запомнили соседки. Он получил диплом архитектора, но, переболев энцефалитом, работать по специальности не смог, стал оформителем. Шрифтовой работе обучил и брата. «Я не вдумываюсь в то, что пишу, – говорил Даниил об этом ремесле, – только прикидываю количество знаков по тарифам»¹⁵⁷. Потребность у всех учреждений для разворачивания наглядной агитации оказалась большей, чем у торговли в рекламе.