Даниил Андреев

«Рано утром в дверь позвонили. Я всегда знала его звонок. Ну, казалось бы, вскочила с постели, побежала, как есть, открыла… Ничего подобного. Я застыла. Села на диване и замерла, не в силах шевельнуться. Он поднялся по лестнице, вошел в дверь. Вид у него был ужасный. Нестроевой солдат – это жалкая картина: шинель, бывшая в употреблении, ни на что не похожая, обмотки и огромные жуткие башмаки. Единственное, что он в своей одежде любил, – это пилотку, во-первых, потому, что считал ее изящной, во-вторых, она закрывала его такой высокий красивый лоб, которого он стеснялся…

Эту жизнь надо было как-то устраивать. Музей связи – военный музей, и Даниил должен был работать в нем как профессиональный художник-оформитель, каковым не являлся. Он был хорошим шрифтовиком, любил и профессионально делал схематические карты, мог красиво, со вкусом сделать какие-то отдельные экспонаты, но этого было мало. Надо было что-то предпринимать»³⁷⁴.

Устраивать и предпринимать было в бойцовском характере Аллы Александровны, и она стала придумывать, «каким образом сделать, чтобы Даниил мог работать дома». «Принарядившись как могла, – вспоминала она, – приехала в Музей связи и явилась к начальнику. Понятия не имею, что я ему щебетала, как доказала, что моему мужу надо работать дома, но доказала, и он “откомандировал”, так сказать, Даниила домой, чтобы он там работал, а в музей являлся по определенным дням и привозил готовую работу. Таким образом, дома работала за него я. Правда, как раз шрифты я писала плохо, а делала работу художника-оформителя. Это были какие-то бесконечные диаграммы, схемы и что-то еще. Я все это придумывала, рисовала, наклеивала на планшеты, вообще вкладывала в работу весь свой уже довольно большой опыт. Даниил писал шрифты и отвозил работу в музей»³⁷⁵. Но до разрешения работать дома, полученного далеко не сразу, он вставал затемно, возвращался поздно, усталым, выдохшимся.

Алла Александровна рассказывала:

«С этими поездками возникло еще одно смешное осложнение, когда понадобилась моя способность щебетать, глядя в лицо мужчине, и получать то, что надо. – Был уже конец войны, шла зима 44/45 года, близилась последняя военная весна. И многих молодых мужчин, мобилизованных по возрасту, на фронт уже не отправляли. Им давали безопасную, но очень нудную работу. Они патрулировали на улицах, особенно много их было в метро на всех выходах.

<…> Для мальчиков-патрульных Даниил был, конечно, желанной добычей. Они его останавливали чуть не каждый раз, когда он ехал домой из Музея связи, и отправляли на гауптвахту, еще хорошо если мыть пол, а не чистить туалеты. Обычно ему приходилось там ночевать. Один раз его задержали за зеленые камуфляжные пуговицы. Когда я заменила их на блестящие медные, его остановили уже потому, что на шинели пришиты медные пуговицы, а должны быть защитного цвета. <…>

Вообще Даниил очень странно относился к себе. Как-то мы ехали на трамвае к моим родителям. Подъезжаем к Петровским воротам, я обращаюсь к нему с чем-то, а он отворачивается. Я ничего не понимаю, спрашиваю еще раз, думаю, может, не расслышал. Даниил опять отворачивается, еще более резко. Я замолкаю. Выходим у Петровских ворот, и тут я говорю:

– Что случилось? В чем дело?

И слышу невероятный ответ:

– Неужели тебе не понятно, что такая женщина, как ты, не может иметь в качестве спутника то, что я сейчас собою представляю»³⁷⁶.

Далеко не каждый вечер после работы в музее Андреев мог сесть за недавно ему переданную отцовскую «Корону». До войны пишущей машинки у него не было вовсе. Рукопись, закопанная в Валентиновке, пропала – бумага отсырела и слиплась, чернила расплылись. Экземпляра, оставленного у Татьяны Усовой, он, видимо, вернуть не смог и, по свидетельству Аллы Александровны, «Странников ночи» «начал писать заново буквально с первых строк…»³⁷⁷. Но главными причинами переписывания романа стали пережитая война, новое понимание людей и событий.

Писание всегда определяло его жизнь. Главным оно стало и для жены. Она со всей решительностью стала устраивать их общую жизнь, целеустремленно оберегая мужа и его творчество. «Обрубила», по ее словам, «подчиненные» отношения Даниила с Коваленскими, оградила от излишних, как она считала, посещений друзей. Атмосфера дома изменилась. Старым друзьям, раньше приходившим запросто и в любое время, а теперь встречавшим рядом с ним непреклонную охранительницу покоя и вдохновения, стало казаться, что перемены произошли разительные. Татьяна Морозова свое впечатление от посещения Андреевых 20 декабря 1944-го выразила так: «дикая перемена окружения»³⁷⁸.

Часть восьмая Сочельник. 1945–1947

1. Сочельник

Стихотворение «Сочельник» написано в январе 1949 года, в тюрьме. Это воспоминание о Рождественском сочельнике 1945-го, о сочельнике счастья: