Даниэль Деронда

Боль ее не стала легче оттого, что ложь проявилась во всем, кроме очевидного желания остаться в доме.

– Майра, сестра моя, покинь нас! – требовательно произнес Эзра.

Девушка взглянула на брата умоляюще и, взяв за руку, проговорила тихо, но так, чтобы Лапидот смог услышать:

– Помни, Эзра: ты сказал, что мама никогда не закрыла бы перед ним дверь.

– Доверься мне и иди, – ответил Эзра.

Она вышла из комнаты и направилась к лестнице, однако не стала подниматься, а присела на одну из ступенек с лихорадочно бьющимся сердцем. Что, если непримиримыми словами брат заставит отца уйти?

Лапидот догадался, какие мысли зреют в сознании сына, однако уже освоился в ситуации и приготовился с холодным превосходством встретить любую попытку унижения. Любую проповедь этого изможденного сына, чей голос звучал словно из склепа, следовало принять как нечто неизбежное – точно так же, как человек, укрывшийся от бури в соборе, принимает доносящееся с кафедры религиозное нытье.

Лапидот не родился жестоким, а стал таким.

– Это жилище, – начал Эзра, – оплачивается частично за счет щедрости дорогого друга, который поддерживает меня, и частично за счет трудов моей сестры, которая сама зарабатывает себе на жизнь. Пока у нас есть дом, мы не выгоним тебя на улицу, не отдадим на волю пороков. Хотя отец наш нарушил семейный долг, мы признаем свои обязательства. Но я никогда не смогу тебе доверять. Ты сбежал, забрав все деньги и оставив после себя лишь неоплаченные долги. Ты бросил маму, украв у нее дитя и разбив ей сердце. Ты стал игроком, сменив стыд и совесть на неутолимый азарт, и был готов продать дочь – уже продал, да только она спаслась бегством. Совершивший такие поступки человек недостоин доверия. Ты получишь кров, еду, постель и одежду. Мы исполним свой долг, потому что ты – наш отец, но доверия не жди. Ты порочен, потому что сделал несчастной нашу мать. Такой отец – позорное клеймо на наших лбах, однако его положил Всевышний, и даже если бы человеческое правосудие высекло тебя за преступления, а твое беспомощное тело было выставлено перед всеобщим презрением, мы бы сказали: «Это наш отец. Расступитесь, чтобы мы могли унести его с ваших глаз».

Лапидот не смог предугадать, что слова сына поразят его в самое сердце. Как только Эзра умолк, Лапидот упал на стул, спрятал лицо в ладонях и заплакал, как женщина.

Эзра вернулся в кресло и погрузился в молчание, утомленный извержением вулкана чувств, долгие годы хранимых под спудом одиночества и безмолвия. Худые руки дрожали, а чувствовал он себя так, словно шагнул навстречу зову смерти. Сидя на лестнице, Майра уловила знакомые всхлипывания и не смогла остаться безучастной. Открыв дверь, она поспешила к брату и обеими ладонями сжала его дрожащую руку. Эзра ответил на пожатие, но не произнес ни слова и даже не посмотрел на сестру.

Услышав шаги Майры, Лапидот поднял голову, вытер платком слезы и жалобно произнес:

– Прощай, дочь. Отец больше никогда тебя не потревожит. Он заслуживает собачьей смерти и умрет в придорожной канаве. Если бы твоя мать была жива, она бы меня простила, ведь тридцать четыре года назад, под чуппой, я надел ей на палец кольцо, и мы стали единым целым. Да, она простила бы меня и мы провели бы старость вместе. Но я не заслужил этого. Прощай.

Произнеся последнее слово, Лапидот встал, но Майра удержала его за руку и воскликнула не в слезах и горе, а в священном страхе:

– Нет, отец, нет! – Повернувшись к брату, она спросила: – Эзра, ты отказал ему в приюте? Останься, папа, и ни о чем не думай. Эзра, я этого не вынесу. Разве можно приказать отцу: «Уйди и умри»?

– Я такого не говорил, – с усилием ответил Эзра. – Напротив, я сказал, что он может остаться и жить с нами.

– В таком случае ты непременно останешься, отец. Я позабочусь о тебе. Пойдем со мной. – Майра увлекла его к двери.

Именно этого и добивался Лапидот.

Майра привела отца в маленькую комнату внизу и объяснила:

– Это моя гостиная, а за ней есть спальня, которая отныне станет твоей. Здесь тебе будет хорошо. Считай, что ты вернулся к маме и она тебя простила: беседует с тобой через меня. – Эти слова Майра произнесла умоляющим тоном, однако не нашла сил обнять отца.

Лапидот быстро восстановил самообладание и заговорил с дочерью об улучшении ее голоса, а когда миссис Адам принесла ужин, вступил в вежливую беседу, чтобы показать, что непрост, хотя в данное время одежда рекомендует его не лучшим образом.

Ночью – как обычно, лежа без сна – он задумался, сколько денег может быть у Майры, а затем мысленно вернулся в казино, вспомнив методику своей игры и обстоятельства проигрыша.

О своем сыне, исполненном гнева, он не думал вовсе.

Глава X