Даниэль Деронда

– Нет-нет, – ответила Гвендолин и продолжила: – Я хочу рассказать, что произошло со мной в лодке. Я сгорала от ярости из-за того, что пришлось повиноваться мужу, и не могла делать ничего другого, кроме как сидеть, словно раб на галере. Вокруг стояла полная тишина. Мы не смотрели друг на друга и не разговаривали. Он только коротко отдавал команды. Вдруг я вспомнила, как в детстве мечтала уплыть далеко-далеко – туда, где не нужно жить с тем, кого не любишь. А я очень не любила своего отчима. И вот теперь я сидела в лодке с человеком, которого ненавидела еще сильнее, а судьба уносила меня прочь – безвозвратно, без надежды на освобождение. Я чувствовала себя еще слабее и беспомощнее, чем обычно; мысли обратились к худшему. Я мечтала, чтобы случилось что-нибудь ужасное, воображала жестокие сцены… Я не хотела умирать и боялась, что мы утонем вместе. Я понимала, что молитва бесполезна, но все равно молилась: молилась о том, чтобы с ним что-нибудь случилось, чтобы он ушел под воду и оставил меня в покое. Я не знала, как убить его, но все-таки убила – убила в мыслях.

Гвендолин погрузилась в молчание, подавленная тяжестью неподвластных словам воспоминаний.

– Я чувствовала, что становлюсь все хуже. Надежды не осталось. Внутри все горело. Меня охватило отчаяние: совершить злодейство означало больше никогда не увидеть вас и лучшую жизнь. То и дело возвращалось беспомощное осознание напрасных усилий. Порочные желания оказались слишком сильны. Помню, как бросила румпель и взмолилась: «Господи, помоги!» – но тут же снова схватила и продолжила путь. Губительные желания, губительные молитвы снова пришли и затмили собой все вокруг. Не знаю, как это случилось… он поворачивал парус, и внезапно налетел ветер. Он не удержался… ничего не знаю… только вдруг я увидела, как мое главное желание исполняется. – Гвендолин заговорила еще тише и быстрее: – Я увидела, что он тонет, и сердце мое едва не выпрыгнуло из груди. Но я сидела неподвижно, крепко сжав руки. Все продолжалось достаточно долго: я успела обрадоваться, а потом подумать, что все напрасно: он выплывет. И он действительно выплыл, только далеко. Лодку отнесло волнами. «Веревка!» – крикнул он не своим голосом. Этот крик и сейчас звучит у меня в ушах. Я наклонилась за веревкой… почувствовала, что должна это сделать. Он умел плавать: я не сомневалась, что он обязательно вернется, и боялась, – но он опять ушел под воду, а я осталась стоять с веревкой в руке. И вот его лицо опять показалось над водой, и он снова крикнул. А я ничего не сделала, только сердце сказало: «Умри!» И он скрылся из глаз. Тогда я поняла, что все кончено, что я пропала, что я совершила нечто страшное. Не знаю, о чем я думала в тот момент, но я прыгнула за борт, чтобы спастись от себя и спасти его. И совсем близко увидела его лицо – мертвое, мертвое лицо. Все кончено. Вот что случилось. Вот что я совершила. Теперь вы знаете все, и изменить ничего нельзя.

Измученная воспоминаниями, Гвендолин откинулась в кресле. Деронда почувствовал облегчение: его опасения оказались страшнее, чем все было на самом деле. Не оставалось сомнений, что мысли Гвендолин об убийстве не могли повлиять на ход событий. Неизбежная смерть наступила по воле стихии и случайности. И все же внешнее проявление преступного желания не может изменить нашего мнения о самом желании. Однако сейчас не следовало об этом говорить. Деронда верил, что раскаяние обострило чувство вины, а потому Гвендолин приняла за решительное действие то, что на самом деле было лишь мимолетным побуждением. В то же время мучительные угрызения совести казались драгоценным свидетельством исправления и новой жизни. Именно раскаяние отличало Гвендолин от преступников, чье единственное сожаление заключается в невозможности исполнить зловещее намерение. Ни единым словом Деронда не мог ослабить ее целебное отвращение от темной стороны души, приподнять терновый венец терзаний, облегчить страдание ради спасения, а потому хранил молчание. Слова несли слишком серьезный и важный смысл, чтобы прозвучать поспешно. Любое утешение стало бы святотатством.

Несколько минут прошло в гробовом молчании. Наконец Деронда взглянул на Гвендолин: она все так же полулежала в кресле с закрытыми глазами, как измученное, растерзанное бурей животное, не имеющее сил подняться и продолжить путь. Он встал и подошел к ней. Испуганно вздрогнув, Гвендолин открыла глаза.

– Вам нужно отдохнуть. Постарайтесь уснуть. Позволите навестить вас сегодня вечером или завтра – когда вы немного восстановите силы? Не будем больше говорить об этом.

Не сдерживая слез, Гвендолин лишь слегка кивнула в ответ. Деронда позвонил горничной, распорядился, чтобы госпожу уложили отдыхать, и ушел.

Глава VII

Вечером Гвендолин снова послала за Дерондой. После катастрофы на море прошли почти сутки.

Деронда застал ее сидящей у открытого окна. Подперев рукой щеку, Гвендолин неподвижно смотрела на море, на лице ее застыла глубокая печаль, и при виде Деронды она не подала ему руки, а просто воскликнула: