Дальгрен

– Там, короче, отпад. Некоторые довольно милые – и странные тоже попадаются. И туда парни заходят… в общем, там есть такие девчонки, им всяких двинутых подавай. Я там кое-кому, девчонкам то есть, даже нравился, по-моему. Только двинутым, а я на таких не западаю. Я себе хотел такую маленькую как бы – там огромные тетки есть! – и красивую. И мягкую. И умную. Мне очень важно, чтоб девчонка была умная. Найти б девчонку, чтоб умела говорить и понимать хоть вполовину как Фрэнк, – счастья бы мне тогда полные штаны. И там, кстати, есть умные. Там глупых не водится, по-моему. Да вот много двинутых. И там были ровно такие, как я хочу. А мне бы подружка не помешала! Я с ними болтал. И они со мной. Но не выгорело. Вот у Фрэнка да. Фрэнк мог набрать себе телок на потрахаться со среды и до следующего четверга, а потом заново по кругу. Я потрахаться не прочь, но мне этого мало. Я ж понимаю, тут народ на меня не похож; но, выходит, и я на них тоже. Видать, если ты чересчур непохож, никто тебя и знать не хочет. Всем насрать. – Его руки в луже дернулись к бутылке. Он похмурился, и я уж было решил, что он выдохся. Но он сказал: – Слыхал про ниггера – черный этот, раньше сюда приходил, его с крыши «Второго Сити-банка» подстрелили?

Я кивнул.

– Знаешь, чего они думают… – Джек развернулся на табурете, распластал ладонь по груди. – Джон, Милдред, все эти в парке, в коммуне, – они думают, это я сделал! Направо и налево всем рассказывают! И девчонкам в этом Доме тоже! Потому что я белый, и я с Юга, и спорить плохо умею, и не могу объяснить, что они совсем ебанулись, – а они совсем ебанулись, если думают, что я так могу! – Рассказывая, он дивился не меньше, чем я – слушая. – У меня… у меня винтовка была, да? – Ладонь сжалась в вялый кулак, а кулак, оставляя влажное пятно, рывками пополз вниз по рубашке.

Я кивнул.

– Дома всегда была винтовка. Им бы в парке тоже не помешала – психов-то в городе видимо-невидимо. Всего делов – зашел в магаз и взял. Как вот я. К ним в парк вечно кто-нибудь, сука, таскается, еду отнимает. И кое-кто приходит с пушками. Лезть на крышу и по ниггеру херачить? – (Обмякшая рука на коленях вздрогнула.) – Господи Исусе, да я б ни в жизнь! Но, друг, я ж прихожу в парк и слышу, чего они говорят, своими ушами; а они оборачиваются такие, замечают меня – и рот на замок! Фрэнк меня видеть не желает. То есть говорит «привет» или что-нибудь, если я первый заговорю, и идет по своим делам. Пять раз – пять раз я думал: все, пойду выясню, что за херня, а он только меня заметит – и уходит. Они меня боятся как будто; только это я их боюсь так, что не могу уже туда совсем. Да елки-палки, я не верю, что Фрэнк думает, будто это я. Фрэнк хороший парень. Не хочет просто, чтоб другие думали, будто он со мной дружит. И я не знаю, что с этим делать. Вообще не знаю. Я сначала, когда познакомились, думал, Фрэнк – он как Тэк. Я знаю, что он по девчонкам. Но он стишки пишет, то-се, и как бы это, ну… я думал, он, может, поэтому – потому что я ему нравлюсь. Иначе непонятно ведь: он умней меня, и старше, и все ему само в руки идет. А как началась херня, я подумал: я ж с ним ничего не делал, как вот с Тэком, и, может… ну, он поэтому такой, елки, злой. Дурак я был, да? Но в городе этом еще и не такое в башке заведется. Я ему так прямо и сказал; я сказал: «Делай, что хочешь, – все, что хочешь!..» Лучше б он был гей. Лучше б я ему в таком смысле нравился. Я бы тогда хоть знал, что делать, – я ж был с Тэком уже. Понимаешь? – Он посмотрел мне в глаза, потряс головой, посмотрел на бутылку. – Понимаешь меня? – И перенес руку с колен обратно в лужу.

– Говори дальше, – сказал я. – Ты слишком упрощаешь. Но валяй дальше.

Он подвигал челюстью, но не заговорил.

– А чего ты к нам не заходишь? – спросил я. – Хочешь жрать – давай к нам в гнездо. Попроси Тэка, он тебя проводит. В такой грязище объедки власти цветов меня тоже не прельщают. – Хотелось спросить, что у него было с обитателями универмага, но я смолчал.