Дальгрен

– Если б мог, – ответил Джек, – я бы заплатил, честное слово; было б на что – я бы сам купил. Я ж не сквалыга, друг. Я очень щедрый, когда есть что за душой.

Я немножко поразмыслил. Потом сказал:

– Погоди. – И сунул руку в карман штанов.

Зажав средним и безымянным пальцем, извлек влажный комочек долларовой купюры. Она совсем смялась – я сначала подумал, просто грязная бумажка (брошенный стих?). Я расправил купюру на стойке. От пота и трения один угол истрепался до самого края единицы.

Джек на нее смотрел, а я гадал, что сделала со своей Ланья; что сделал со своей Денни.

Джек медленно поднял голову. Уголок рта потрескался и воспалился.

– В этом городе жизнь порой не сахар, знаешь? – Он так и не отнял рук от стойки. Пена взбурлила в горлышке его бутылки и вытекла, собралась круговой лужицей. – Мне тут непонятно, друг. Вообще. Я из кожи вон лезу. Но похоже, мне ничего не светит, как ни старайся. С самого приезда… – Он повернулся ко мне. Пена прилила к его пальцам и отхлынула. – Я с людьми по-хорошему! И тут столько всяких людей. Я раньше столько всяких людей даже не видел никогда. Я со всеми по-хорошему, и слушал их, и учился, да? Как тут жить. Потому что тут правда все иначе… Но я прямо и не знаю. – Взгляд его забрел куда-то вверх и мне за спину.

Я обернулся.

Джек смотрел на пустую Зайкину клетку. Черный бархатный занавес в глубине колыхался, словно его только что задели с той стороны.

– Этот ниггер здоровенный, на портретах по всему городу, хуй свой развесил. Я вот в это не въезжаю. Я ж не против, пожалуйста. Но, друг, если они тут такое говно развели, пизду-то почему не повесить? Ну? Раз есть одно, вроде надо, чтоб и другое было, да?

– Само собой, – сказал я.

– Может, я, например, или ты – у тебя же подруга есть – другим интересуемся, а? Я когда только приехал, понимал, что тут не как везде. Я был очень со всеми по-хорошему; и со мной все тоже. Вот Тэк, да? Мы тут все сидели, помнишь? Вот он ничего. И когда я у него жил, я с ним старался по-хорошему. Он хочет мне отсосать – я говорю: «Валяй, друг, соси, блядь». А я ж такого не делал никогда… Ну, чтоб по серьезу, как вот он, да? Теперь вот делал. И не жалею. Да и пожалуйста. Но не скажу, что мне прям по душе, да? Мне б девчонку, с пиздой и сиськами. Это что, так странно? Ты ж меня понимаешь?

– Конечно, – сказал я. – Как не понять.

Джек языком оттянул уголок рта, пытаясь надорвать коросту.

– Он, наверно, тоже понял. Тэк. Он все равно со мной по-хорошему. При встрече разговаривает. Спрашивает, как дела, трали-вали… Друг, мне бы просто посмотреть картинок с нормальной пиздой, а не одни эти хуи повсюду. Мне вот интереснее пизда; мне бы тогда полегчало.

Я еще отпил пива.

– Мне бы тоже.

– Бывал в этой коммуне – знаешь, в парке? – Джек поглядел на мятую купюру. – Меня Тэк отвел. И там ничего, приятно. Я с одной девчонкой болтал, она там из главных…

– Милли?

– Ага. Милдред. И она все гнала и гнала, что, мол, я из армии дезертировал, а они там страсть как любят дезертиров, и она хотела-то, небось, тоже по-хорошему, но потом, то есть спустя часа, блядь, два, я уже просто не мог, я спросил: дамочка, вот вы тут мне втираете, какой в армии блядский ужас, но вы же в этой блядской армии не были даже, а я там оттрубил полтора, сука, года! Она ж без понятия, почему я оттуда свалил. И ей до фонаря. – Его взгляд прополз по рукам, по бутылке, по лужам на стойке, по купюре, по рукам… – То есть вообще ни бум-бум… – Он перевел дух и глянул на меня. – Я в коммуне познакомился с Фрэнком… этим, который как бы поэт, да? Он служил; и дезертировал. Вот он понял, чего я ей говорил. Мы с ним прямо подружились. Только у него язык хорошо подвешен, и он знает кучу всего, что я не знаю. Но мы вместе много ходили. Он меня в этот Дом отвел, где одни девчонки. Бывал?

– Нет.