Читаем Дальгрен полностью

– А вы что подумали, когда я пришел? Ну, в универмаг?

Флинт рассмеялся – точнее, хрюкнул. Похоже, смутился. Подтянул штаны на животе, почесал дважды перечеркнутое «Т» шрама аппендэктомии над ремнем. Костяшки у него были гораздо темнее прочей кожи; просветы между пальцами будто смазаны пеплом.

– Вы что подумали? Колись.

Флинт пожал плечами и покачал головой, утрясая улыбку в желтых уголках глаз.

– Мы… ну, мы знали, что ты придешь. Но не знали, что тогда. Помнишь, мы тебя разбудили утром в парке?

Шкет кивнул.

Флинт тоже кивнул, словно эта отсылка что-то объяснила, и посмотрел в конец коридора.

Шкет зашагал дальше.

На вечеринке я раздаю сто пятьдесят экземпляров своей книги, и музыку приглушают, и все сидят на полу, скрестив ноги, читают так внимательно, что можно бродить среди них, наклоняться и рассматривать, как по лицам скользят гримасы, от смеха через сочувствие к глубочайшему волнению.

От книжек под ремнем потно. Скатилась капля, пощекотала ягодицу.

Шкет и Флинт вошли в широко распахнутые двери.

А он думал, тут музыка.

– …хочет еще, нужно еще, и найти бы выход еще: Время, – кричала женщина над редкой толпой, – наш герой! – В темной сутане она раскачивалась на возвышении – или, может, на столе, коленками вровень с самой высокой, коротко остриженной, черной (с неотчетливой бурой плешью посередке) головой. – Время – наш злодей! – Пастор Эми Тейлор, в тридцати ярдах от двери, на другой стороне балконного зала, потрясла головой и кулаком, взглядом сверля тянущих шеи мужчин и женщин с лицами цвета чернозема, песка и всевозможных промежуточных оттенков земли. – Где этот город? Из времени вычеркнут! Где он возведен? На грани истин и лжи. Не правды с обманом – о нет. Нет. Никакого величия. Мы валимся в бездну выдумок врассыпную, невинных оплошностей зрения, блистательных рассуждений, ошибочных и смертельных; о, в нашей вселенной истина – самая редкая птица. Да, мы и здесь оступаемся на насыпи языка, на зыбучем пепле желания.

Флинт тронул Шкета за локоть. Лицо странное – впрочем, Шкету было еще страннее. По стенам фонари. Тени многочисленны и тусклы на линолеуме цвета крови. Неподалеку гирлянда из креп-бумаги завалилась за горшки с… не с пальмами. С кактусами!

– Итак, вы узрели Луну! Итак, вы узрели Джорджа – тестикулы Бога, левую-правую, что, отягощенные бременем завтра, прорвали завесу и нагими болтались над нами? Что же нынче явилось нам в небесах? Божественная утроба, наизнанку ударом вывернутая и горящая кровью Ее, словно лишь мгновением раньше Она выбросила яйцеклетку Земли и ее полярное тело, что мы так надменно из сингулярности вычеркнули? Кто есть Бог – свиноматка, что сжирает Свое потомство и страдает изжогой потом? Кто есть Бог – Уроборос, аспид, что подавился Своим хвостом? Или Бог – категориально-понятийная ошибка, подобно сознанию Райла[37], материальный процесс, каковой вселенная реализует, допускает или себе причиняет по необходимости либо случайно, неведомо почему, и нам никогда не постичь причин? Бытие есть функция времени, да, Мартин?[38] Хорошо, и к чему мы сейчас приходим? «Сейчас», думаю я, довольно фальшиво, ибо это всего лишь дыра, дырочка, и на краю нам дозволено примоститься на миг, лицезреть этот поток грядущего, ужасный для всех нас, трагичный для кое-кого из нас, что утекает со свистом и громоздится бедняцким кладби́щем минувшего. Очень глубоким, о да; и иссохшим. И пыльным. И костями утыканным, как волчьи ямы. Что это нынче явилось нам в небесах – жгучее сердце? Или всего лишь капля того, что жгло, выдавленная из космического брюха – к великому его облегчению! Может, у нас на глазах наше солнце, кувыркаясь, умчалось подальше отсюда; а нам теперь остается лишь день за днем холодеть и стареть – хорошо бы с достоинством. Сколько длился сей свет? Ах, мои бедные, больные, обреченные и в скором будущем уничтоженные дети, спросите лучше, сколько продлится тьма, что пришла за ним!

За вычетом тех тридцати-сорока, кто сгрудился вокруг пасторского возвышения, толпа, заметил Шкет, была не очень-то тиха и не особо внимала. Люди бродили, болтали; вот где-то зародился смех и заглушил слова. Несколько человек, подальше ото всех и друг от друга, спали в вышине на темном балконе темными же пятнами среди бурых деревянных кресел. Кто-то прошел вдоль перил, осматривая прожекторы; ни один прожектор, похоже, не работал. Толстый, лысый, терракотовый и в комбинезоне с нагрудником на голое тело, этот кто-то выпрямился, локтем отер лоб и двинулся к следующему мертвому прожектору.

По стенам – высокие зарешеченные окна. Взгляд Шкета остановился на дверях, и тут по залу пробежали шестеро немолодых мужчин и женщин: одна женщина опрокинула статую, один мужчина поймал и подпирал с натугой, пока не отвалилось гипсовое крыло. Пол засыпало гипсом. Остальные столпились – посмеяться, повыкрикивать советы.

Позади них пастор Тейлор взмахнула руками, пригнула и запрокинула голову, своей риторикой поливая пыльный пол, тенистый потолок; но сквозь болтовню и смех прорвалось лишь слово-другое.

Перейти на страницу:

Все книги серии Большой роман

Я исповедуюсь
Я исповедуюсь

Впервые на русском языке роман выдающегося каталонского писателя Жауме Кабре «Я исповедуюсь». Книга переведена на двенадцать языков, а ее суммарный тираж приближается к полумиллиону экземпляров. Герой романа Адриа Ардевол, музыкант, знаток искусства, полиглот, пересматривает свою жизнь, прежде чем незримая метла одно за другим сметет из его памяти все события. Он вспоминает детство и любовную заботу няни Лолы, холодную и прагматичную мать, эрудита-отца с его загадочной судьбой. Наиболее ценным сокровищем принадлежавшего отцу антикварного магазина была старинная скрипка Сториони, на которой лежала тень давнего преступления. Однако оказывается, что история жизни Адриа несводима к нескольким десятилетиям, все началось много веков назад, в каталонском монастыре Сан-Пере дел Бургал, а звуки фантастически совершенной скрипки, созданной кремонским мастером, магически преображают людские судьбы. В итоге мир героя романа наводняют мрачные тайны и мистические загадки, на решение которых потребуются годы.

Жауме Кабре

Современная русская и зарубежная проза
Мои странные мысли
Мои странные мысли

Орхан Памук – известный турецкий писатель, обладатель многочисленных национальных и международных премий, в числе которых Нобелевская премия по литературе за «поиск души своего меланхолического города». Новый роман Памука «Мои странные мысли», над которым он работал последние шесть лет, возможно, самый «стамбульский» из всех. Его действие охватывает более сорока лет – с 1969 по 2012 год. Главный герой Мевлют работает на улицах Стамбула, наблюдая, как улицы наполняются новыми людьми, город обретает и теряет новые и старые здания, из Анатолии приезжают на заработки бедняки. На его глазах совершаются перевороты, власти сменяют друг друга, а Мевлют все бродит по улицам, зимними вечерами задаваясь вопросом, что же отличает его от других людей, почему его посещают странные мысли обо всем на свете и кто же на самом деле его возлюбленная, которой он пишет письма последние три года.Впервые на русском!

Орхан Памук

Современная русская и зарубежная проза
Ночное кино
Ночное кино

Культовый кинорежиссер Станислас Кордова не появлялся на публике больше тридцати лет. Вот уже четверть века его фильмы не выходили в широкий прокат, демонстрируясь лишь на тайных просмотрах, известных как «ночное кино».Для своих многочисленных фанатов он человек-загадка.Для журналиста Скотта Макгрэта – враг номер один.А для юной пианистки-виртуоза Александры – отец.Дождливой октябрьской ночью тело Александры находят на заброшенном манхэттенском складе. Полицейский вердикт гласит: самоубийство. И это отнюдь не первая смерть в истории семьи Кордовы – династии, на которую будто наложено проклятие.Макгрэт уверен, что это не просто совпадение. Влекомый жаждой мести и ненасытной тягой к истине, он оказывается втянут в зыбкий, гипнотический мир, где все чего-то боятся и всё не то, чем кажется.Когда-то Макгрэт уже пытался вывести Кордову на чистую воду – и поплатился за это рухнувшей карьерой, расстроившимся браком. Теперь же он рискует самим рассудком.Впервые на русском – своего рода римейк культовой «Киномании» Теодора Рошака, будто вышедший из-под коллективного пера Стивена Кинга, Гиллиан Флинн и Стига Ларссона.

Мариша Пессл

Детективы / Прочие Детективы / Триллеры

Похожие книги

Апостолы игры
Апостолы игры

Баскетбол. Игра способна объединить всех – бандита и полицейского, наркомана и священника, грузчика и бизнесмена, гастарбайтера и чиновника. Игра объединит кого угодно. Особенно в Литве, где баскетбол – не просто игра. Религия. Символ веры. И если вере, пошатнувшейся после сенсационного проигрыша на домашнем чемпионате, нужна поддержка, нужны апостолы – кто может стать ими? Да, в общем-то, кто угодно. Собранная из ныне далёких от профессионального баскетбола бывших звёзд дворовых площадок команда Литвы отправляется на турнир в Венесуэлу, чтобы добыть для страны путёвку на Олимпиаду–2012. Но каждый, хоть раз выходивший с мячом на паркет, знает – главная победа в игре одерживается не над соперником. Главную победу каждый одерживает над собой, и очень часто это не имеет ничего общего с баскетболом. На первый взгляд. В тексте присутствует ненормативная лексика и сцены, рассчитанные на взрослую аудиторию. Содержит нецензурную брань.

Тарас Шакнуров

Контркультура