Дальгрен

– Довольно чудной был день. – Он налил кофе и себе, в процессе решив, что с кофе уже перебрал. – Очень чудной. Когда ты ушла, я тебя искал. А тебя нигде не было. Я помылся в сортире. Пошел в лагерь, а тебя там нет. И все разбежались. – Он положил руку ей на плечо; она слабо улыбнулась. – Скорешился со скорпионами днем… нет, вечером. Довольно странно получилось. Одного парня подстрелили. Мы ехали на автобусе, а у него кровь шла. И я все думал, что они с ним будут делать? Куда его повезут? Врачей-то нигде нет. Мы даже ему жгут на руку наложили. Сил никаких не было. И я вышел из автобуса. И сюда. Потому что хотел есть. Весь день не жрал, только пинту вина, сука, выхлебал на завтрак.

– Ты тут поел? – Она заглянула ему за одно плечо, за другое. – Это хорошо.

– А ты чем занималась?

На ней была белая блузка, чистая, но неглаженая, – он этой блузки раньше не видел. Ланья шагнула под лампочку, и стало видно, что джинсы у нее довольно новые – еще различимы складки.

– Одежду сегодня нашла? – Следом за ней он зашагал в пустой зал.

– Вчера. В чулане, в доме, где сейчас живу.

– А ты времени не теряла. Прямо подыскала дом?

– Дня три назад.

– Господи, – сказал Шкет, – когда ты успела? Я же вроде одну тебя почти не оставлял – когда ты успеваешь хотя бы в уборную, блин, сходить, не говоря уж дом найти…

– Шкет… – На этом слове она развернулась, оперлась на подлокотник дивана. Снаружи вновь – пронзительное эхо. – Шкет, – гораздо тише. – Я тебя не видела пять дней!

– Чего? – Пятку на полу и пятку в сапоге закололо. Покалывание поднялось по ногам, растеклось по бедрам. – В каком смысле?

– В смысле – «в каком смысле»? – неловко заговорила она, продравшись через три разных тона. – Ты где был? – Голос стряхнул неловкость – осталась одна обида. – Ты почему ушел? Чем столько времени занимался?

Какая-то мелюзга взобралась между ягодицами, вскарабкалась по ребрам, уселась на плечо, взялась кусать за шею, и пришлось пригнуть подбородок. Дорожки пота внезапно похолодели.

– Ты меня разыгрываешь, да? Как с лунами?

Она не поняла.

– В ту ночь, когда появились луны, мы потом про них разговаривали, и ты притворилась, что луна была одна, а мне всё померещилось. Ты меня сейчас опять вот так разыгрываешь?

– Нет! – Она затрясла головой, оборвала жест на середине. – Ой, нет…

Щеки у него были как игольницы.

– Шкет, что с тобой было с тех пор, как мы виделись?

– Мы проснулись, а вокруг нас эти сволочи стояли, да?

Она кивнула.

– Потом ты ушла, а я… ну, я еще там побыл и пошел в сортир мыться. Я, наверно, очень долго мылся. Надо было поскорее… Но там был парень один, Перец, скорпион. – Покалывание в ступнях стихло; тело как будто наполняли холодной водой. Она поднялась до колен. – Мы с ним пошли в лагерь, только там уже никого не было.

– Джон и Милли перевели коммуну только назавтра после того, как мы с тобой виделись; решили, что так безопаснее.

– Потом мы пошли к Тедди тебя искать. Но Тедди еще не открылся. И я выпил море вина с Зайкой – это который там танцует, знаешь? Попросил Зайку всё тебе передать.

Она кивнула:

– И Зайка передал… позавчера!

– Нет, – сказал Шкет. – Потому что я просил сегодня утром. – Вода поднялась до паха, заполнила мошонку; мошонка съежилась. – Потом я ушел и попал в этот универмаг в центре. И там встретил парней, и мы вломились в универмаг. Там люди жили. Мы выбрались. Но эти люди подстрелили одного парня. Мы его увезли, сука, на автобусе, который вдруг взял и подъехал!

– Это было два дня назад, Шкет! Какие-то скорпионы заходили в бар, спрашивали, где найти врача. Мадам Браун пошла с ними, но вернулась минут через десять. Вчера весь день только об этом и говорили.

– Он кровью истекал и стонал, прямо в автобусе на полу! – Вода взревела в груди, затопила столп шеи, фонтаном забила в голову. – Я вылез из автобуса и пришел… – Дыхание перехватило, и на миг Шкет испугался, что утонет. – Пришел сюда. – Вода поднялась до глаз (и лампочка отрастила вязальные спицы света); он смахнул эту воду, пока еще больше не потекло по лицу – не холодная уже, горячая.

Он все тер и тер глаза другой рукой; заплескал себя кофе.

Поднял чашку и всосал горечь с кожи.

– Ну-ка дай сюда! – Она забрала у него кофе, обе чашки отставила на подлокотник. – Я тебя не разыгрываю!

Руке нечего стало держать, и она потерялась, повисла, точно выдранный корень, еще облепленный землей.

Ланья взяла ее, прижала костяшки к губам.

– Я тебя ничуточки не разыгрываю. То утро в парке, когда нас разбудил Кошмар, было пять дней назад. И с тех пор я тебя не видела!

От ее прикосновения навалился тяжелый покой – и Шкет все пытался распознать, злость или облегчение таится в затопившем его субмаринном молчании.

– Слушай, ты сам сказал, что мистер Новик приносил гранки. Нельзя же набрать целую книжку за ночь, правда?

– Ой…

– Вчера вечером мы говорили про тебя в баре, и тогда он тоже приходил с гранками, искал тебя.

– Вы говорили про меня? – Хотелось отнять руку, но он смущался.

– Про тебя и про скорпионов. Они рассказывали, ты кому-то жизнь спас.

– Чего?

Она взяла его за другую руку; от знакомого жеста стало еще неловче.