Дальгрен

Обиды в ее мелких чертах и его навели между ними какое-то уродство. Он поднял руки и притянул ее к себе, чтобы это уродство выдавить. Она прижалась к нему, скрестив руки на животе, и еще на груди у нее было что-то твердое – гармошка. Ланья потерлась головой о его грудь.

– Да господи боже, – прошептала она.

– Я тебя тоже не разыгрываю! – Отчаяния в голосе, подумал он, гораздо меньше, чем внутри. – Я тебя видел сегодня утром. Мне… мне казалось, я тебя видел сегодня утром.

– Ты всю неделю ходишь со скорпионами. Все считают, ты герой какой-то.

– А ты как считаешь? – Подбородок задвигался, его погладили ее волосы.

– Бля. Вот как я считаю: «Бля». Ты хочешь туда. Ладно. Но я в это вляпываться не желаю. Совсем.

– Сегодня, – сказал он. – В смысле, я на них налетел случайно. И жизнь никому не спасал. Просто…

– Ты посмотри на себя, – сказала она, не отодвигаясь. – Ты одет как они; тусуешься с ними. Нет, валяй; если хочешь – валяй. Но это не для меня. Я с тобой не пойду.

– Да, но… Эй, слушай. Ты… ты сказала, у тебя дом. Ты где теперь живешь?

– Ты не будешь против, – тихо произнесла она, – если я не скажу? – но раскрыла руки и обняла его. – Пока что? – Гармошка уголком вдавилась ему в грудь.

Интересно, чувствует ли она руками, как в нем пульсирует гнев.

– Я, – сказал Шкет, – видел тебя сегодня утром.

Она отстранилась – лицо отразило весь его гнев.

– Слушай! – Она стиснула кулаки, подбоченилась. – Либо ты мне врешь по каким-то дебильным причинам, которых я и знать не хочу, либо ты псих, и в любом случае мне тогда тебя не надо, так? Когда мы виделись последний раз, ты накануне вечером потерял три часа. А теперь пять дней. Может, ты правда псих. Зачем ты мне сдался тогда? Это же разумно, ну? Я не видела тебя пять дней, и, господи боже, я на тебя ужасно злюсь!

– Ну и за каким хуем ты меня искала! – Он развернулся, вышел в зал; под ребрами вот-вот лопнет гигантский пузырь.

Возле пианино он сообразил, что Харрисон, видимо, открыл занавес на низкой сцене. На заднике – и там еще фотографические прожекторы на стойках – нарисованная луна футов семь в диаметре, а вокруг намеки на деревья.

Шкет обернулся у авансцены, снова удивившись, что Ланья стоит у него за спиной.

– Ты почему пришла?

– Потому что первый раз за все это время знала, где ты. Я не знала… – У нее перехватило дыхание. – Я не знала, жив ли ты. Ты не вернулся. Я думала, может, ты на меня за что-то сердишься. Раньше ты всегда возвращался. А тут вдруг я впервые вместо тебя получала только то, что о тебе говорят. Ты и скорпионы, ты и скорпионы. – В глазах ее что-то иссякло. Веки опустились на затененную зелень. – Слушай, у нас пока не было вот этих отношений, типа «я за тобой куда угодно». Я так и не решила, хочу ли этого. И немножко дергаюсь, когда мне кажется, что могу и захотеть. Вот и все.

– Неделя. – Он почувствовал, как перекосилось лицо. – Что я делал… пять, сука, дней? Когда я?.. – И потянулся к ней.

Ее лицо врезалось в него, ударило по губам, но она языком ткнулась ему в язык и крепко вцепилась ему в загривок. Привалившись к сцене, он все пытался прижать ее к себе еще теснее.

Высвободил руку и шарил между их телами, пока не выудил гармошку у нее из кармана. Гармошка загремела по сцене за спиной.

– Ты никому не сделаешь больно, – один раз сказала она. – Ты не сделаешь больно мне. Это я знаю. Больно ты не сделаешь.

На этой темной сцене она любила его в истерике – сначала яростной, потом смешливой (боялась, что кто-нибудь войдет, и эта мысль ее возбуждала); скакала на нем, вцепившись ему в плечи, а он лежал на спине и гадал, правильно ли себя чувствует. Но звуки ее, которые он принял за плач, прояснились смехом. Ее ягодицы заполнили его ладони, и он зарылся между ними.

Она подпрыгнула слишком высоко и выронила его в жгучий холод. Потянулась за ним, а он перекатил ее на бок. Ногами застряв в джинсовой хватке, сполз к вспотевшему краю ее блузки и просунул язык в соленые волосы. Она подняла колено и раскрылась. Когда она кончила (а ему удалось освободить штаны от одной ноги), он оседлал ее, снова втолкнул в нее пенис, животом лег ей на живот, грудью на грудь, влажным лицом в мятое плечо блузки, и приступил к долгим финальным толчкам, а ее руки все крепче сжимались у него на спине.

Оргазм обжег (Шкет вспомнил пролитый кофе), истощил, но жжения не унял (он вспомнил, каково бывает после мастурбации, когда начинаешь со стояка от полного пузыря); истощение победило. По всему телу остывали озера пота. Ланья задремала в ямке у него на плече, и он знал, что рука скоро занемеет, но неохота было принимать меры. Он вел ладонью вниз по груди, пока пальцы не запутались в поперечной цепочке под угловатыми бусинами.