Дальгрен

– Эй, я про тебя слыхал. – Десны у него были подернуты гнилью и серебром. – Ага, Кошмар – он что-то говорил про Шкета. С Леди Дракон, когда заходила. Я слыхал. Точно. – Смех оборвался; Перец привалился затылком к стене и застонал. – Мне что-то совсем паршиво.

– И что ты слыхал? – Посреди удивления Шкет (так решил Шкедт) отметил, до чего этот город мал.

Перец поднял только взгляд:

– Кошмар, – и опустил. – Сказал ей, что ты в городе, что он считает, ты… – Перец закашлялся; слабо, но все равно раздирая себе нутро. Руки ладонями вверх тряслись на бедрах, тряслись от кашля. – Пока она не ушла.

В чем не обнаруживались бездны смысла, поэтому Шкет спросил:

– Ты всю ночь тут?

Кхе-кхе.

– Ну, я ж не буду шляться по темноте там! – Перцовой руке хватило сил указать на дверь.

– Можно в кусты спрятаться, чтоб никто не нашел. Снаружи довольно тепло и поудобнее, чем на толчке дрыхнуть. Найди себе одеяло на ночь…

– Да там же бродит всякое. – Шкету показалось, что лицо Перца перекосило от боли. Но нет, тот просто сощурился. – Ты так и живешь, а? Ты, небось, храбрый. Кошмар правду ей сказал.

Тоже смысла не вагон.

– А почему ты не с Кошмаром? Я утром видел всю его банду. Леди Дракон с ним не было.

– Не, – сказал Перец. – Не, оно и понятно. Посрались они. Ох, господи, закатили, называется, вечерину в саду! – На сей раз вместо боли было воспоминание.

– А что они не поделили? – спросил Шкет.

Перец клюнул носом, слипшиеся волосы закачались.

– Видал у Кошмара на плече шрамы? Шрамы видел у него? – Перец попытался кивнуть. – Не, сейчас-то, небось, поулеглось уже, они почти даже дружат. Но у нее опять свое гнездо – я слыхал, где-то на Джексон. И корешиться они теперь особо не будут, я так думаю. – Голова откинулась, и он повторил: – Что-то мне паршиво.

– Что с тобой такое?

– Не знаю. Может, съел чего. Или простуда, может.

– У тебя живот болит или в голове все заложено?

– Я ж говорю, не знаю я, что со мной.

– А что болит?

Перец отбросил волосы с лица и выпрямился:

– Как я тебе скажу, что болит, если не понимаю, что не так?

– А как понять, что не так, если не сказать, что…

Перец рывком поднялся.

Шкет подставил руки – ловить.

Но Перец не упал. Потер лицо кулаком, шмыгнул носом и сказал:

– Я у Зайки жил, но она меня, кажись, вытурила. Надо, наверно, сходить к ней, уточнить, да? – Он отнял руку от стены кабинки. – Мне, кажись, получше. Знаешь Зайку?

– Не уверен.

– Танцует в этом кабаке чокнутом, «У Тедди».

– Парнишка такой, серебристые волосы?

– Она клевая. Психованная. Но клевая. – Перец качнулся вперед. – Мне б водички, ексель.

– Пошли к раковине.

Перец нестойко шагнул мимо, проковылял вокруг перегородки.

Шкет пошел следом.

Перец открутил один кран и отдернул руку, едва трубы завели свои жалобы.

– …ничего не течет, – отметил он.

– Погоди секунду.

Струйка текла с полминуты; в конце концов Перец скривился:

– Ексель, тут и пить-то нечего. – Развернулся и заковылял в двери. – Мне б, сука, воды.

Шкет, досадуя и забавляясь, закрутил кран и тоже вышел. Перец взбирался на склон.

Шкет посмотрел, как Перец одолел несколько шагов, и повернул к коммуне.

– Эй!

Шкет обернулся:

– Что?

– Ты со мной не пойдешь?

Забавное съежилось до чуточного.

– Нет.

Но и это чуточное побудило его подождать ответа.

– Эй, тогда это. – Перец повернул назад – теперь он не столько ковылял, сколько кривоного рысил. – Может, я тогда с тобой, а?

Шкет зашагал прочь: ответа он хотел не такого.

Перец его догнал.

– Слышь, пойдем, куда ты идешь, а потом пойдем, куда я, а? Так честно.

– Вон там питьевой фонтанчик.

– Не-не, слышь. Ты ж торопишься. Не хочу тебя тормозить.

Шкет вздохнул, принял решение и взревел:

– А НУ ПОШЕЛ НАХУЙ!

Перец застыл и заморгал.

Шкет перевел дух и пошел дальше, тряся головой. Не люблю орать на людей, подумал он. А затем с улыбкой: неправда, мне просто редко выпадает случай.

Он вошел под деревья, обступавшие поляну.

Шлакоблоки ближайшей стенки очага опрокинуты. В воздух сочится дым. Трава посерела от пепла.

Ни души.

В десяти футах от стола валялся драный спальник, которым никто не пользовался, потому что как-то раз в нем кто-то болел и испачкал его блевотой и поносом.

Недоумевая, Шкет меж оберток и консервных банок пошел к очагу. (На скамье у стола кто-то перевернул коробку с мусором.) Сандалией разворошил золу. Полдюжины углей вспыхнули красными пятнышками – запульсировали, подрожали и погасли.

– Ланья?

Он обернулся, подождал ее ответа, в этом кольце туманной поляны опасаясь любого шума. Даже в зените проектного периода у очага обычно околачивалось с полдюжины человек. Под скамьей лежал драный плед – но он там лежал всю неделю. Спальники и скатки, прежде громоздившиеся под деревьями и за поленницей, все куда-то исчезли.

– Ланья!