Дальгрен

Затем – и все тело его двигалось теперь в ином ритме – сделал шаг к дереву, и еще шаг; и третий шаг, и ребром стопы вжался в корень. Подался вперед, приник к коре коленом, и бедром, и животом, и грудью, и щекой. Закрыл глаза и закованной рукой потянулся высоко-высоко и вдавил пальцы в ствол. Глубоко вдохнул древесный запах и всем телом толкнулся в плавный изгиб. Кора царапала перемычку между пенисом и мошонкой, царапала косточку на щиколотке, низ подбородка.

Из уголков глаз текла вода. Он слегка приоткрыл веки и тотчас зажмурил – все искажалось.

Вооруженной рукой – пульсирующим послеобразом фотовспышки пришел и ушел порыв вогнать орхидею до флоэмы – он нежно провел ножами по коре. Вертя рукой так и эдак, слушая случайные шепоты, снова и снова он гладил дерево.

Затем оттолкнулся – кора цеплялась за волосы на груди, за волосы на лобке. Лодыжку щипало. И скулу тоже. Он провел ладонью по лицу, нащупывая крапчатый оттиск; увидел его на внутренней стороне плеча – отпечаток прерывался на петлях цепи и продолжался за ними.

Он вернулся к одеялу и из складок выудил жилет. Чувства его необъяснимо застыли между замешательством и величайшим облегчением. Непривычны оба, и наложение его сконфузило. По-прежнему гадая, куда она подевалась, он натянул штаны, затем сел застегнуть (гадая, чего бы не плюнуть уже наконец) свою единственную сандалию.

Порылся в одеяле. Заглянул под складки, поднял одеяло и посмотрел внизу, нахмурился и в итоге обыскал всю поляну.

Проведя так бесплодные пятнадцать минут, он сдался и зашагал вниз по склону. Лишь у двери сортира в парке (прежде она была заперта, но кто-то взломал, и щеколда так и болталась на одном шурупе) он вспомнил, что накануне вечером уже отдал тетрадь Новику.

3

Трубы заголосили, застучали.

Струйка плюнула на фаянс, стеклянным червем поползла по ромбам света из окна, высоко вмурованного в бетон. Он отложил орхидею в соседнюю раковину и стал энергично тереть кисти, и запястья, и предплечья, потом наклонился попить. Помылся еще, пока не отогрелся мочевой пузырь.

Отлил в сток на полу. Хлипкая решетка дребезжала под его струей.

Намочил кулаки и побуравил ими под мышками. Снова и снова отирал шею. Набрал воды в горсть, плеснул в лицо, набрал еще. Весь сбрызнут крошками коры, от шеи до плеч. Он смахивал их, тер их, смывал. (Штаны и жилет валялись поперек другой раковины.) Задрал ногу в раковину. Между связками потекла вода. Он потер; фаянс исполосовали чернота и серость. Старательно, с покалыванием в пальцах, он смыл всю грязь, кроме той, что навеки впитали мозоли. Намочил и растер ноги до бедер, потом взялся за другую ступню. Мокрыми руками помял гениталии, и от холодной воды они съежились.

Один раз струйка иссякла.

Спустя минуту трубы заголосили опять. Снова потекла струйка, чуть посильнее.

Вода собиралась в волосах под яйцами, сочилась по ногам. Он руками огладил голову. Волосы сальные. Ребром ладони он с плеч, ног и боков соскреб воды сколько мог. Слякотная лужа на полу дотянулась до стока: плюм-плюм, плюм-плюм, плюм-плюм.

Где-то в кабинках кто-то закашлялся.

Мучительные омовения растворили все вербальные мысли. Однако мозг был перенасыщен мыслительным материалом. Кашель – он повторился, за ним последовала прочистка горла – вылепил мысль.

Человек старый и больной?

Левой штаниной Шкедт промокнул досуха пах, живот и спину. Оделся, прицепил на пояс орхидею, даже вышел наружу и походил, высушивая ноги. Надел сандалию, зашел обратно – заметил, как насвинячил, – и обогнул стенку, огораживающую унитазы.

Парень был не стар, но на вид явно болен.

Завернутые внутрь ковбойские сапоги лежали на боку. Одна отставшая подошва обнажала пальцы – заскорузлые, как у Шкедта до помывки. Сидит на унитазе, головой привалился к пустому держателю для бумаги, на лицо свесились слипшиеся волосы, голые ребра и сморщенный живот обмотаны цепями – в том числе со сферическим проектором светощита.

– Ты тут как? – спросил Шкедт. – Ты, по-моему…

– Ынннн… – Белый скорпион шевельнул головой и, хотя обеими ногами уперся в пол, закачался, как пьяный велосипедист на канате. – Не. Не, я не болею… – Из трясущегося хайра вылез длинный нос. Рядом лиловым веком захлопал покрасневший глаз. – Ты… ты кто?

– А ты кто? – парировал Шкедт.

– Перец. Я Перец. Я не болею. – Он снова прислонился головой к держателю. – Мне просто паршиво что-то.

Шкедта булавочно кольнула печаль; кроме того, подмывало засмеяться.

– Что с тобой?

Перец резко отбросил волосы с глаз и почти перестал трястись.

– Ты с кем ходишь?

Шкедт нахмурился.

– Ты же скорпион? – Перец взмахнул рукой; ногти – графитовые шипы. – Ты с Леди Дракон ходишь, небось.

– Я не хожу, – сказал Шкедт. – Ни с кем.

Перец сощурился:

– Я раньше у Кошмара в гнезде был. – Прищур стал любопытным. – А ты теперь с Леди Дракон? Как, говоришь, тебя зовут?

Поддавшись нелепому порыву, Шкедт сунул большой палец в карман, избочился.

– Кое-кто называет меня Шкетом.

Голова Перца перекатилась на другое плечо. Он засмеялся: