Дальгрен

Ночь вздымалась и опадала; привычка вела их лабиринтом тумана.

Он увидел дрожащие огни.

Но это горел шлакоблочный очаг коммуны. У костра безмолвно, безжизненно бродили люди.

Вдоль деревянного стола сидела молодежь во всевозможных армейских гимнастерках, рубахах с огурцами и грязных маечках и смотрела сквозь сальные волосы. Кто-то подтащил спальник к огню. Тень: бледное волосатое тело; черная кожаная куртка – поодаль от костра, скрестив руки, широко расставив ноги, стоял Тэк. На ремне у него болталась затейливая медная орхидея. За его спиной перешептывались три скорпиона.

Один – рыжий веснушчатый черный, который заехал Шкедту трубой у Калкинза; другие потемнее. Но Шкедт, поначалу вздрогнув, не встревожился. Кто-то вразвалку прошагал мимо с картонной коробкой консервов, мятых целлофановых оберток, бумажных стаканчиков. Шкедт сообразил (очень удивившись), что его ужасно прет. Мысль раскачалась в мозгу, рассыпалась, зашипела, как вода в горячем пепле. Дым, лихорадочно подумал он. Может, в этом тумане и дыме что-то. Нет…

К костру, поблескивая голой грудью под жилетом, подошел Джон, остановился поговорить с Тэком; оба склонились к орхидее. А потом на запястье Джона – медные листья, панцирь, когти: вдоль пальцев изгибались вниз длиннющие медные ножи на прихотливом браслете. Джон дергал локтем, словно, разоружись его рука, застучал бы по ноге.

Тэк улыбнулся, и Джон удалился.

Шкедт поморгал; бил озноб, ноги не держали. Вот Ланья – отошла, говорит с кем-то за столом. Невразумительным градом сыпались обрывочные вопросы. В боку дернулся мускул, и Шкедт его ужасно испугался. Сделал шаг, плечом задел кого-то – от того пахло вином. Огонь положил горячую руку на щеку, на грудь и на плечо, а в остальном предоставил Шкедта прохладе.

Где-то в тени дерева затрясла шевелюрой Милли: по плечам застучала кроваво-медная щепа.

Зачем они пришли? Зачем здесь толкутся? Череп изнутри словно помят и воспалился. Смотри на них, слушай их, складывай поступки и осколки разговоров; он поискал экран, что преобразит восприятие в информацию; подождал, когда кто-нибудь начнет танцевать, есть, петь. Пожалел, что Ланья не сказала, зачем они пришли. Но он ужасно устал. Так что пошел бродить. Однажды я умру, ни к селу ни к городу подумал он, но в ушах по-прежнему стучала кровь.

Он попятился от жара, снова попятился. (А где Ланья?) В смятении не смог обернуться. Всё громко и настырно обозначало слишком много всего: дым, что раскручивался над ветками; камешек под пяткой; горячая лента жара костра над бровями; бубнеж вокруг, здесь громче, там тише.

Неподалеку впереди стояла Милли – голые ноги двигались под музыку, которой Шкедт не слышал. Затем подле нее, скрестив ноги в листве, рассеянно щупая ножи на руке, плюхнулся Джон.

Некоторое время назад, сообразил он, опять пришла эта мысль: умоляю, я больше не хочу заболеть, умоляю, – но он едва расслышал, как она пролетела, и лишь теперь равнодушно различил ее эхо.

Кто– или что-то вот-вот явится на поляну – в этом он не сомневался; и равно не сомневался, что, блестящий и голый, на поляну явится Джордж! И Джун!

– Вот идиотизм, а? – говорил кто-то невидимый. – А ведь можно было на Гавайи!

Розовым бутончиком высунув кончик языка в уголке губ, Джон смотрел на подвижные икры Милли. Поднял руку с ножами (по подбородку метнулся отсвет) и рубанул сверху вниз.

Милли ахнула, придушила ах, но больше не издала ни звука. Не сделала ни шагу, даже не взглянула.

Шкедт в ошеломлении смотрел, как кровавый ручей шириной (посреди ужаса невпопад всплыла мысль) с карандаш течет ей на пятку.

IV Во время чумы

1

– Слышь, отцепись…

– Давай-давай, пошли…

– Тэк, харэ меня, сука, лапать…

– Мне твоя бурая тушка без надобности. Я хочу тебя только до бара дотащить, чтоб ты там посидел.

– Слушай, ну прошу тебя, я…

– Ты не пьяный; ты говоришь, что не укурен, ничего такого, так что сядешь и посидишь спокойно! – За его плечо ухватилась мясистая Тэкова рука. (Шкедт с трудом одолел еще три шага.) – Ты там шатался, буквально, как в трансе каком. Пошли, сядем, выпьем, приведем тебя в порядок. Ты точно ничего не употреблял?

Хитрая орхидея у Тэка на ремне лязгнула о Шкедтову, простенькую.

– Эй, слышь! Шагай уже, оставь меня в покое… А где Ланья?

– Она быстрее найдет тебя у Тедди, чем пока ты по темноте шляешься. Сам шагай.

За таким вот диалогом они спотыкливо брели из парка в бар.

Шкедт колыхался в дверях, глядя на нестойкие свечные огоньки, а Тэк дискутировал с барменом:

– Горячий бренди! Слушай, ну вот же, налей воду из кофейника в стакан с дозой…

Джун? Или Джордж?

Пол Фенстер, четвертый по счету у стойки, поднял взгляд от своего пива (едва Шкедт его узнал, в животе приключился какой-то холод, но ничего, терпимо), подошел к Тэку и встал у него за спиной; а тот развернулся с двумя дымящимися стаканами.

– А?..

– Ага. Я все-таки нашел тут знакомое лицо. – Фенстер был в красной рубахе с длинными рукавами, застегнутой до середины груди. – Я и не надеялся, я только сегодня вернулся.

– А, – кивнул Тэк. – Ну да. Как делишки? Эй, мне надо друга напоить. Э-э… Пошли.