Далеко от неба

— Опасности наши, господин топограф, множатся не по дням, а по часам, — вмешался ротмистр. — Вы совершенно правы, казаки измотаны. Их основная задача — охрана, а не топографические изыскания. Одного Ивана Рудых вам в напарники более чем достаточно. Поднимайтесь на вашу высотку, он вас догонит. Я ему пока кое-какие дополнительные поручения выдам. Иван! — крикнул он, подзывая замыкавшего цепь отряда хорунжего.

Ильин хотел что-то сказать, раздумал и пошел навстречу спешившему на зов Ивану Рудых. Когда они сошлись, Ильин показал хорунжему на вершину ближайшей сопки. Хорунжий понимающе кивнул и зашагал к поджидавшему его ротмистру, а Ильин, свернув с каменистого ложа реки, почти сразу исчез из виду в густых зарослях прибрежного кустарника.

Караван остановился.

— Привал, ваше благородие? — спросил у начальника отряда ближайший к нему казак. Начальник отряда кивнул головой и подошел к ротмистру, что-то втолковывавшему Ивану Рудых.

— Все понял?

— Так точно, — как-то неуверенно ответил хорунжий и вдруг решился: — По моему понятию, тут дело позакамуристей маленько. Викентий, конечно, мужик непростой, но на такое дело не пойдет. Тут зверюга из наших, из таежников. Хитрован. Третий день скараулить не могу.

— Понятие твое — дело хорошее, а осторожность все-таки не помешает. Сделай, как договорились, а там посмотрим.

— Сделаем, ваше благородие, не сомневайтесь.

Иван свистнул, и тут же, как из-под земли, рядом с ним оказался проводник Оро. Через некоторое время они скрылись в прибрежных зарослях, но пошли почему-то в разные стороны.

— Как хотите, Александр Вениаминович, я согласен с Иваном. Ильин не из тех людей, которые способны на тонкую предательскую игру. Слишком занят своими профессиональными обязанностями и, по-моему, вполне откровенен, говоря о своих убеждениях. Право же, не социалист он, скорее пантеист, язычник. Боготворит окружающую природу. Все здесь ему кажется необычным, таинственным, непонятным. Иногда просто смешон в этом своем преклонении. Они с вашим орочоном понимают друг друга с полунамека…

— Буду рад ошибиться. Но, по-моему, подниматься на эту сопку не имеет никакого смысла. Вы сами говорили, за водоразделом мы сворачиваем в горы. А оттуда наш пройденный путь будет как на ладони.

Преодолев наконец заросли цепкого смолистого стланика, Ильин перевел дух и стал неторопливо подниматься по открытому пространству довольно крутого каменистого склона к вершине. Несколько раз оглядывался, надеясь увидеть догонявшего его Ивана Рудых, но тот почему-то все еще не появлялся. Времени на все про все был двухчасовой отдых отряда, поэтому Ильин не мешкая открыл планшет и, вглядываясь в даль, стал наносить на сетку контуры речных изгибов, продолжил направление увала, отмечая места наиболее приметных вершин и проставляя приблизительные цифры их высот. Он так увлекся работой, что даже не оглянулся на раздавшиеся позади шаги и, считая, что это наконец подошел выделенный ему в сопровождение хорунжий, спросил: — Как, по-твоему, Иван Матвеевич, до того трехглавого гольца верст двадцать или побольше? До сих пор, несмотря на свою солидную практику, ошибаюсь. Высота скрадывает расстояние. Помню, на Байкале…

— Я думаю, Викентий, вам это расстояние теперь ни к чему. Ваш личный поход закончился, а отряду осталось верст пять, не больше. Я не ошибаюсь? По-моему, именно там планируется форсирование водной преграды? Постараемся избавить казачков от трудов неправедных. Золото должно принадлежать народу, а не власти палачей и грабителей. Помнится, совсем недавно вы были с этим безоговорочно согласны.

Ильин медленно, словно нехотя, обернулся. В нескольких шагах, насмешливо глядя на него, сидел на камне Яков Зельдович, руководитель боевой группы эсеров, с которым он был знаком еще по Каинску, куда был сослан из Томска за участие в студенческих волнениях. Ходили слухи, что Зельдович был особо доверенным лицом самого Савинкова и готовил в то время какой-то особо крупный экс на Транссибе. Знакомство у них было скорее шапочное — в маленьком купеческом городишке все ссыльные поневоле вынуждены были общаться и потому неплохо знали друг друга. Но Зельдович, в отличие от большинства товарищей, держался с отчужденным высокомерием и, судя по всему, чувствовал себя птицей особого полета.