Далеко от неба

— А то он имел! — все больше заводился Трюхтя. — С самого начала пробалбеситься не мог, в какие такие глохомани казачки наладились, с какого рожна их на мертвый хребет понесло? А когда поначалу смикитить не можешь, на безмазняк уткнуться — нечего делать. Он-то нам чего обещал? Если бы мы своего человечка в их отряде не поимели, вовсе без понятия, в какую таку сторону слуги царевы рыжье волокут. Места тутошние даже спиртоносы китаезные не ведают, а тунгусы пуще огня сторонятся. Вон их сколько уже посбежало, половины первоначальной не осталось. Без них как назад ворочаться? Я хоть с малолетства таежный обитатель, только от этих поганых мест уже башка кругом. Что в какой стороне — полная муда. Яшка твой нас выводить отседа, что ль, будет? Так он перед самой заварушкой исчезнул неизвестно по какой надобности. А коли заявится опосля всего, сук еловый ему в глотку, а не дележка. Так и поимейте в виду, господа смутьяны. У нас тут все попросту — кто в деле проявится, тот и куском хвалится. Кто сильнее, у того жирнее. Тумкаешь, о чем я, аль нет?

— Тумкаю. Нас о вашей разбойной меркантильности товарищ Яков заранее в известность поставил. Полностью теперь просветились. Для вас, главное, добыча, для нас — очередной ощутимый удар по царскому режиму. Наплевать нам на золото. Мы из него потом памятники борцам революции по всей Сибири поставим, чтобы вечная память осталась. А сейчас на него оружие, газеты, помощь товарищам, которые на каторге гибнут — вот цель, за которую жизни не жалко.

— Вот и ладушки, — выпрямился во весь свой немалый рост Гуняй. — Коли не жалко, то и с вас какой ни на есть толк будет. Устраивайся со своими смутьянами вон за тем колодником. Ты, Трюхтя, с косоглазыми за камнями располагайся. Таким манером мы служивых на сквозняк посадим. И ближей их подпускайте, ближей, чтобы, окромя воды, у них выходу другого не было. А в воде мы их на выбор стрелить будем, какой кому глянется. Я на ту сторону своих лучших спровадил. Мать родную не пожалеют, коли такой куш на кону.

Гуняй засунул пальцы в свой изуродованный рот и оглушительно свистнул, глядя на противоположный берег. Дожидаясь ответного свиста, весь так и подался в ту сторону, прислушиваясь. Ответа не было. Ждали почти минуту. Наконец Трюхтя не выдержал:

— Прикемарили, видать, мужички. И то сказать, котору ночку в недосыпе. Они-то на конях, а мы пешими на обгон подались. Точно прикемарили…

Гуняй сверкнул на него злым глазом и снова свистнул так, что стоявшие поблизости невольно вздрогнули, а с вековой корявой лиственницы на том берегу темной тенью сорвалась огромная сова и бесшумно заскользила к ближайшим скалам, перед которыми заканчивалась шумная шивера, а река круто поворачивала к северу, скрываясь из глаз в узком скалистом коридоре. И снова не было никакого ответа.

— Затихарились. Может, сбегли? — снова не выдержал беспокойно вертевшийся Трюхтя. Но тут же спохватился: — Хотя куды тут бежать, окромя как на тот свет? Стрельнуть, может?

— Закрой пахло! — рыкнул на него Гуняй.

Почуяв неладное, стал высовываться и выползать со своих пригретых для засады мест разношерстный, крепко потрепавшийся за дни изнурительного продвижения по следам казачьего конвоя варначий сброд. А те, кто находился поблизости, подтянулись к прибрежным валунам, у которых стояли Гуняй и его временные подельники.

— Правильно этот собака говорит, — ткнув коротким пальцем в Трюхтю, тонким голосом, совершенно не вязавшимся с габаритами крупного обтекаемого тела, пропищал бывший хунхуз Чан Лин. — Ответ нет, стрелять надо, морда бить. Битый морда долго спать не будет, глядеть будет куда надо.

— Ты, что ль, ходя, пойдешь им морды чистить? — снова вмешался Трюхтя, отходя на всякий случай подальше от вспыльчивого хунхуза. — Иди, иди, а мы поглядим, кто кого отпендюрит.

— Язык твой вперед ума твоего лезет, — сплюнул в его сторону Лин. — Тебе тоже морда бить надо, чтобы твой старый Бога нам помогал маленько. Когда твоей морда больно сделать, Бога радоваться будет, что такой нехороший человек плохо.

Лин подал какой-то знак неподвижно сидевшим на корточках отдельной темной кучкой китайцам и повернулся к Гуняю:

— Ты, Шушкан, совсем худо сделал, когда свой людя туда посылал. Думаешь, казак совсем глупый? Он нас здесь воевать будет. На той сторона одни мертвые живут. Если они твои людя уже не убили, потом убивать будут.

— Отвяжись, худа жизнь! Чего каркаешь на пустое место! Больно все разговорные стали, когда главное дело приспело. В штаны, видать, наложили. Так отмывать времени не осталось. Поимейте в виду, кто с ружьишка по глупости без надобности пальнет, башку на ближний сучок надену. Казаки прослышат, вам тогда по ножу канать. Только вы, семя анафемское, так и знайте, я за каждым доглядывать буду. Каждому столько определю, сколько от него пользы насчитаю. За лично убиенного двойную фартуху накину. Если подохнуть тут не желаете, смекайте, каким манером дальше работу сполнять.