Далеко от неба

А ты, Трюхтя, сейчас на ту сторону перебирайся. Ежели кто вправду прикемарил или еще чего, крести раба Божьего чем потяжельше. И тебе удовольствие, и делу польза.

— Ты чего, Шушкан? — возмутился перепуганный Трюхтя. — Не по моему росту шивера. Мне посередке с головкой будет. Сам наблюдал, когда твои варнаки перебирались. Пускай китаеза им проверку устраивает. Он сам такое желание обсказал.

— Не уразумел ты, раб Божий Митяй, что выбор у тебя сейчас один — сполнять, что требуется, а не что желается, — стараясь весомо и отчетливо выговаривать каждое слово, объяснил злобно ощерившийся атаман приискового ворья и, взведя курки дорогого ружья, еще недавно принадлежавшего горному инженеру, зарезанному неизвестными во время инспекционной поездки на Иртыгайский прииск, не глядя на Трюхтю, показал стволом на противоположный берег. — Хошь плыви, хошь ползи, хошь лётом лети. Ты, кажись, опосля меня старшим хотел объявиться. Атаманствуй! Порядок, какой следует, там наведи.

— Тебе кто чего наговорил-то? На хрена мне твое атаманство? Я сам себе старшой, когда куш большой. Напраслину несешь, — не осознав еще до конца непримиримый настрой Гуняя, выкручивался Трюхтя. А, разглядев среди подтягивающегося к ним отребья человек семь, лично им отобранных и лишь ему подчинявшихся, и вовсе осмелел. Подмигнув по-особому ближнему из своих и сморщив в хитрой улыбке заросшее многодневной щетиной личико, громко, чтобы все слышали, объявил: — А ежели по справедливости, кто в попадалово залетел, тот его и править должон. Посвистай посильней, может, им уши заложило. Я маракую, отсидеться оне втихушку желают, пока тут мочилово не закончится. Только от такой темнухи с их стороны, как бы мои охотнички сизокрылые, убивцы ссыльнокаторжные, в Царство небесное их не наладили, когда они обратно перебираться начнут. Мы казачков зубами грызть изготовились, а они к дележке поспеют целые и невредимые. Не в твою ли, Шушкан, пользу тогда делить начнут? И ружьишком своим господским не пугай. Сам сказывал, кто до срока стрелит, тому секир башка. Свою башку, что ль, на сук повесишь? Так что лучше посвистай еще разок. Потом подумаем, нужна тута твоя гвардия, или сами запросто обойдемся? Нас тут и без того вдвое против царевых слуг.

— Товарищ Трюхтя рассуждает очень даже здраво, — неожиданно поддержал Трюхтю кто-то из боевиков Зельдовича. — Не стоило распылять силы в решающей ситуации. Если все мы в настоящий момент стратегически правильно расположимся в окружающем пространстве, можно заранее говорить о нашей неизбежной победе.

Гуняй на несколько секунд закрыл глаза, словно обдумывая услышанное, потом неожиданно протянул свое ружье Трюхте: — Держи! Принимай атаманство на полную свою ответственность. Раз не так я все делал, делай как следовает. Держи, тебе говорят!

Он ткнул ружье Трюхте, и тот поневоле ухватился за него обеими руками. В этот же самый момент неожиданно откуда появившимся в его левой руке ножом Гуняй неуловимым движением нанес Трюхте удар в печень. Не все даже рядом стоявшие разглядели этот удар и лишь недоуменно расступились, когда так и не выпустивший из рук ружья Трюхтя, закатив обессмысленные смертью глаза, пошел на них и упал плашмя, захлебываясь хлынувшей изо рта кровью. Гуняй спокойно нагнулся, забрал свое ружье и, выпрямившись, сказал:

— Скрижаль Божья завсегда против злохитрого обернется. Подбивал меня золотишко в тайге заныкать, а вас, кто живым остаться сподобится, без поводыря и жрачки в тутошней глохомани оставить. Согласные на такой расклад, можете хоть сейчас меня без жалости изничтожить. А кто по-божески желает, изготовляйтесь по своим местам, казачки вот-вот заявятся.

Чан Лин стал рядом с Гуняем и взвел курки своей длинностволой винтовки.

— Правильно Шушкан сделал, что этот черт маленький резал. Моя давно знал, какой он людя. Плохой людя. Все себе забирать хотел.

— Вот и надорвался, сердешный, — прохрипел кто-то из толпы.

Медленно и не очень охотно все стали расходиться по своим засадным местам. И в этот момент на том берегу раздался выстрел. Все, как один, повернулись к реке.

Из густых кустов на узкую полосу каменистого берега, ведя за узду прихрамывающую верховую лошадь, с берданкой кавалерийского образца в правой руке вышел Иван Рудых. Подойдя вплотную к воде, он, не целясь, выстрелил еще раз. Пуля цокнула о камень рядом с Гуняем и, срикошетив, взвизгнула над головой испуганно дернувшегося Голованова.

— Что, господа разбойнички, притомились небось? Подрезались на мокром месте? Того в расчет не взяли, что правое дело завсегда поперек вашего злодейства окажется.

Вроде бы не кричал Иван, говорил без надрыва и напряга, но его густой бас без труда перекрывал ровный шум взбаламученной реки и был отчетливо слышен на противоположном берегу.

— Обсказываю вам ваше хреновое положение. Засадников ваших мы с Божьей помощью утихомирили. Теперь мы все тута, а вы там оставайтесь. Захотите следом сунуться, поплывете кверху брюхом до самого Угрюма.