Далеко от неба

Бондарь, обхватив голову руками, сидел у кучи скомканного грязного тряпья и обломков какой-то рухляди, вытащенной доброхотами из сгоревшего дома.

Сквозь клубы дыма неожиданно пробился слепящий свет фар и, осветив неприглядную картину, в упор застыл на сгорбленной фигуре погорельца. Стоявшие неподалеку братья Оборотовы испуганно шарахнулись от света в сторону, но окончательно исчезать не стали, догадываясь, что неприятных расспросов им все равно не миновать.

Из одной из подъехавших машин тяжело выбрался Чикин и придержал чуть не выпавшего в стельку пьяного Домнича. С другой машины сначала выскользнул телохранитель, потом бесшумно появился Проценко. Не отходя от машины, они стали оглядываться, внимательно всматриваясь в лица придвигавшихся поближе любопытных. Последним из машины Проценко выбрался старик Шабалин и, прихрамывая, подошел к непонимающе таращившемуся на него Бондарю.

— По собственной дури или помог кто? — брезгливо морщась от дыма, спросил он, глядя на выдыхающиеся мелкие языки шнырявшего по развалинам пламени.

— Помог. Помогла то есть… — высунулся из тени Федор Оборотов.

— С кем угодно на бутылку… — закричал шагнувший вперед и чуть не упавший Домнич. — Стерва эта рыжая… Огни цирка из одноименной оперетты. Ее рук… На что угодно готов!

Удержавший его от окончательного падения Чикин благодушно пробасил:

— Для окончательного выяснения мы ей сейчас произведем задержание, составим протокольчик и… ваши не пляшут. По совокупности содеянного такое дельце засунем в прокуратуру — пальчики оближешь.

— Любка! — снова заорал Домнич. — По совокупности содеянного мы тебя сейчас выдерем, как сидорову козу. Выходи с поднятыми руками, будем составлять протокол.

Бондарь слепо зашарил рукой по куче хлама и, уцепив какую-то железяку, стал медленно выпрямляться из своего согнуто-сидячего положения.

— Считаем до трех! — продолжал орать Домнич. — Раз, два, три, четыре, пять, муженек идет искать. Ну а мы ему готовы в этом деле помогать.

— Ты чего? — удивился он, разглядев перед собой перекошенное ненавистью лицо Бондаря. — Живот заболел? В стрессовых ситуациях случается. Мужики! — повернулся он к машине. — Коньячок не завалялся? Для нашего балбеса от пожарного стресса.

Из полуоткрытого окна машины появилась рука с бутылкой.

— Сначала тебя кончу, — прохрипел Бондарь. — Потом себя. Чего мне теперь здесь? Вся жизнь дотла кончилась.

— Ладно, ладно, — отступил на шаг слегка протрезвевший Домнич. — Насчет лично тебя возражений не имеется, полная демократия. А я с какого боку?

— Она тут жить не хотела. Всех ненавидела.

— Всех — это не резон. Скорее всего, тебя имела в виду, — попытался утихомирить Бондаря старик Шабалин. Он первым ощутил нешуточную опасность этой не то истерики, не то серьезного бунта.

— И меня, — тихо согласился Бондарь. Его перемазанное копотью, грязью и слезами лицо было сейчас совсем не похоже на круглую, почти всегда довольную жизнью физиономию личной «шестерки» хозяина коопзверпромхоза. — Я ее любил, а она — ненавидела…

— Вот мы ей сейчас за это дело и припаяем, — все еще не врубился в назревающий конфликт Домнич. Покачнувшись, повернулся к ухмыляющемуся Чикину. — Сколько припаяем?

— Всё ее будет, — успокоил его Чикин и не успел остановить кинувшегося на Домнича ополоумевшего от горя Бондаря.

Оба они тяжело рухнули в грязь. Федор с Семеном кинулись их растаскивать. Чикин пьяно хохотал, отступая в сторону от подкатывающихся под ноги тел. Шабалин плюнул в их сторону и от души обматерил обоих. Проценко тоже был недоволен завязавшимся скандалом, привлекшим жадное любопытство толпившихся неподалеку жителей.

— Наш темпераментный держатель акций здешнего лесо-пушного промысла обладает идиотской способностью превращать в оперетту самые трагические обстоятельства. Только боюсь, что вместо аплодисментов он будет иметь стойкую неприязнь большей части местных аборегенов. Впрочем, он ее уже имеет в достаточном количестве.

Телохранитель согласно кивнул и, глянув в сторону прибывающей с каждой минутой толпы, встретил немигающий ненавистный взгляд Василия. Мгновенно насторожившееся внимание профессионала подсказало ему явную опасность, исходящую от незнакомого человека, смотревшего почему-то не на катавшихся по земле драчунов, а на него и на стоявшего рядом хозяина. Шагнув вперед, он загородил Проценко и вполголоса о чем-то предупредил его. Проценко быстро обернулся, но Василий уже исчез.

Хмурые неразборчивые лица стоявших напротив людей почему-то напомнили Проценко одно из последних полотен знакомого художника-авангардиста, на котором лица огромной митингующей толпы были скрыты совершенно одинаковыми масками каких-то не существовавших в природе животных. За видимым спокойствием одинаковолицей толпы таилась грозная и страшная сила, готовая в любой момент взорваться криками, движением, кровью.

— Неужели надеешься, что кто-нибудь купит этот твой «Страшный суд»? — спросил он тогда у довольного произведенным впечатлением художника.

— Не купят, зато запомнят на всю оставшуюся жизнь, — ответил тот и, помолчав, добавил: — Ты купишь!