Читаем Далекие часы полностью

Драгоценная Мерри!

Моя умная-разумная детка! Твоя история пришла в целости и сохранности, и я рыдала, когда читала ее. Какая чудесная-расчудесная история! Радостная и ужасно печальная, и — ах! — полная блестящих наблюдений. Какой умной молодой мисс ты стала! В твоих сочинениях столько искренности, Мерри, правдивости, к которой многие стремятся, но мало кто достигает. Ты не должна останавливаться; твоя жизнь принадлежит только тебе — поступай с ней согласно своим желаниям. Тебя ничто не удерживает, мой маленький друг.

Очень бы хотелось сказать это лично, вернуть тебе рукопись под деревом в парке, тем самым, в листьях которого прячется россыпь солнечных бриллиантов, но, увы, вынуждена сообщить, что не смогу вернуться в Лондон, как собиралась. По крайней мере, не сразу. Дела здесь идут не так, как я рассчитывала. Обо всем написать не могу, только то, что кое-что случилось, и мне лучше пока побыть дома. Я скучаю по тебе, Мерри. Ты моя первая и единственная подруга; не помню, я говорила тебе об этом? Я часто вспоминаю время, которое мы провели здесь вместе, особенно тот день на крыше, помнишь? Тогда ты была с нами всего несколько дней и скрыла, что боишься высоты. Ты спросила меня, чего я боюсь, и я ответила. Я никогда не обсуждала это с кем-то еще.

До свидания, детка.

Навеки твоя,

целую, Юнипер.

Я была вынуждена перечесть письмо еще раз, внимательно изучая небрежные рукописные каракули. Очень многое в этих строках распалило мое любопытство, но одно заинтересовало больше всего. Мама показала мне письмо, чтобы я что-то поняла о Юнипер, об их дружбе, а я могла думать лишь о нас с мамой. Всю взрослую жизнь я провела, вращаясь в мире писателей и их рукописей: я приносила домой бесчисленные байки и травила их за ужином, зная, что их пропускают мимо ушей, и с самого детства я считала себя белой вороной. Мама ни разу даже не намекнула, что когда-то и сама питала литературные надежды. Конечно, Рита упомянула об этом; но только сейчас, с письмом Юнипер в руках, под нервным взглядом матери я окончательно поверила ей. Я вернула письмо маме и проглотила обиду, комком застрявшую в горле.

— Ты сочиняла.

— Это было ребячество, я переросла его.

Однако по тому, как она отвела глаза, мне стало ясно: это было намного серьезнее. Мне захотелось надавить, спросить, пишет ли она до сих пор, сохранились ли ее работы, покажет ли она их мне. Но я не стала этого делать. Она снова смотрела на свое письмо, и лицо ее было таким грустным, что я просто не смогла. Вместо этого я заметила:

— Вы были близкими подругами.

— Да.

«Я любила ее», — заявила мама; «моя первая и единственная подруга», — сказала Юнипер. И все же они расстались в 1941 году, расстались навсегда. После минутной паузы я задала вопрос:

— Что Юнипер имела в виду, мама? Как, по-твоему, что она имела в виду, написав, что кое-что случилось?

Мама разгладила письмо.

— Полагаю, она имела в виду, что Томас сбежал с другой женщиной. Разве не ты сообщила мне об этом?

Да, но только потому, что сама так считала. Я больше не верила в это после беседы с Тео Кэвиллом.

— А что означает приписка в конце, — поинтересовалась я, — о страхе? О чем речь?

— Это немного странно, — согласилась мама. — Мне кажется, она привела тот разговор как пример нашей дружбы. Мы так много времени проводили вместе, так много делали… не знаю, почему она упомянула об этом особо. — Мама подняла глаза, и мне стало ясно, что она действительно недоумевает. — Юнипер была отважным человеком; ей и в голову не приходило опасаться того же, что и другие люди. Она боялась одного: стать такой же, как ее отец.

— Как Раймонд Блайт? Но в каком отношении?

Перейти на страницу:

Похожие книги