Дайте точку опоры

— Алло, Иван Семенович? Привет, старик! Астахов беспокоит, дорогой… Чем порадуешь?.. Насилую? — раскатился короткий рокот-смешок. — На том ведь стоим! Под богом и под начальством ходим — дремать не дают!.. Щука зачем? То-то! Вот с утра пораньше и напоминаем… Так, так… Это? Удружил, старик! То самое «ге», которое нужно! Сразу, с ходу, в набор! Редактор радуется, читатели рыдают, автор спокойно кладет гонорар в карман… — Опять короткий смешок-рокоток. — Давай, старик! Жду!

Трубка опустилась ненадолго: клацнул стопор — и снова затрещал диск. Астахов опять говорил с каким-то автором, обещая те же читательские слезы и свои радости, а Косте припомнились его собственные первые дни в редакции. Тогда, отдав первый очерк Астахову, он подумал — набирайся терпения, смело жди два дня! Ясно, какой это редактор, если не помурыжит, не потянет дня два, чтобы выдержать марку! Впрочем, думал он и о другом, о худшем: что, если очерк не понравится, не подойдет?.. Костя заранее, хотя и беззлобно, просто чтобы настроиться на неудачу и легче ее перенести, мысленно обругал редактора сухарем, черствой коркой, наконец, варнаком — так иногда называл сына Олежку.

А в том, что его постигнет неудача, что первый блин выйдет комом, в этом он почти, не сомневался. Перечитывал очерк после машинистки, и с каждой новой строчкой крепла мысль, что все тут не то, не так — и мелко и неубедительно, — и уже заранее рисовал в воображении вежливо-ядовитые слова, какие скажет ему дня через два Астахов.

Случилось же совсем неожиданное — через час из-за перегородки позвали:

— Константин Иванович! Зайдите, пожалуйста.

Перед Астаховым лежал очерк. Костя сразу узнал его и похолодел: быстро — значит скверно…

— Что ж, остро! Даже сказал бы — эмоционально. Со слюнцой… Подубрал я малость!.. Посмотрите. Индивидуальность автора важна. Ее надо беречь. Один — сдержанный, другой — горячий, у третьего — дальтонизм и все в розовом цвете, все — святые птицы фламинго! — Он засмеялся, оглядывая Коськина сквозь очки.

Костя, слушавший его в каком-то оцепенении, пытался уловить в словах редактора скрытый смысл и понимал: тот, по неизвестным соображениям, решил обойтись с ним деликатно. И, выдержав его взгляд, Костя со смутно-противоречивым чувством подумал: «А тебе палец в рот не клади!»

— В общем, — Астахов оборвал смех, — молите аллаха, чтоб номер читал замглавного Князев. Прослезится! Висеть вам на красной доске! Только… — он сделал паузу. — Подпись… Подполковник Ко… Коськин. Не звучит? А? — И решительно: — Не звучит, Константин Иванович! А вот, например, Рюмин… Псевдоним? На всю жизнь? — Он принялся с улыбкой повторять: — Рюмка… Рюмочка… Рюмашечка… Рюмин… Хе-хе! Есть что-то! И прозрачное, и звонкое, и внушительное. Подумайте!

Взяв свой очерк, Коськин вернулся к себе. На листах была кое-где сделана правка черными чернилами. И Костя сразу отметил: «Да, как раз тот сиропчик, розовые птицы фламинго…»

— Поздравляю! Легко отделался. Благодать, видно, на Петю сошла! — проговорил Беленький, не поднимая головы от статьи, которую решительно вкось и вкривь перечеркивал, щуря левый глаз, потому что тоненькая сизая струйка от прилепившегося на нижней губе окурка поднималась прямо к глазу. — А псевдоним бери такой: Коськин-Рюмин. И здорово, и стоит недорого! Сто граммов с прицепом — больше не пью.

Вспомнив все это, Костя опять вернулся к терзавшим его вот уже два дня мукам творчества: материал очередного очерка никак не поддавался, не организовывался в голове; садись, не садись — не выдавишь и капли из себя.

За перегородкой приглушенно зазвенел телефон. Мелодичный мягкий звук отдаленно отозвался в сознании Кости, и вслед за этим — энергичный голос Астахова: «Слушаю вас». Коськин слышал, как редактор коротко повторял: «Так. Ясно. Сейчас». Костя почему-то подумал: «Обо мне». И не ошибся. Клацнул под трубкой рычаг, и тотчас раздалось:

— Константин Иванович! Зайдите, пожалуйста.

— Иду!

Здороваясь, Астахов поднялся из-за стола, заваленного бумагами, и, невысокий, в синей блузе, весело взглянул из-под очков на Коськина:

— Как себя чувствуем? Не устали?

Выходит, никакого «прокола», никаких неприятностей — весел и доволен. А вот вопросы… Неужели заметил что-то? Или простая случайность, простое совпадение? Не пророк же он в конце концов, чтоб видеть — у меня не клеится…

— И чувствуем, и можем ничего! — ответил Коськин.

— Отлично! Жизнь идет со всеми своими прелестями и неприятностями, как говорит наш общий с вами знакомый генерал Василин!.. — Астахов рассмеялся, прищурился. — Кстати, увидитесь с ним! Не соскучились?

— Вроде бы нет…

— Так вот, Константин Иванович, зайдите к Якову Александровичу Князеву. Только что звонил… Приглашает!

— Зачем?