Дайте точку опоры

Выгнув шею, секунду примерялся, потом ударил столб лбом — он свалит, сметет, повергнет на землю неожиданное препятствие. Но случилось непредвиденное. Столб оказался не похожим на ствол дерева — он не поддался, лязгнул каменной твердью. Случалось, когда приходила пора сбрасывать рога, лось терся, бил рогами и не о такие лесины и сознавал свою силу: сыпалась, бывало, трухой кора, летели щепы. А тут — странная твердь: не сдвинулась, не шелохнулась. От удара в ушах вожака зазвенело, к глазам ото лба отхлынула заволакивающая темень, приводя его в слепую накатную ярость. Такое он испытал только тогда, когда схлестнулся с тем красавцем, который свалил с пропоротым боком его отца. Но тогда он вышел победителем. Что ж, и сейчас он не отступит. И, напружинив мощную седельчатую спину, чтобы вложить в удар больше силы, он ударил со всего маху. Вместе со звоном в ушах и новой волной радужной темени, отлившей к глазам, почувствовал: тоненькая струйка крови брызнула и потекла из рассеченной кожи к глазу, заволакивая его багровой пеленой…

И он, обезумев, бил в буйстве вновь и вновь. Столб стоял — не сыпалась с него кора, не летели белые щепы, по лбу лося текла кровь, спекаясь в шерсти, звенело колоколом в голове, в ушах.

Его трясло от негодования и бессилия. Он забыл о стаде, в немом и тревожном ожидании сгрудившемся среди кустов. Распаляемый лишь яростью, он еще раз отступил на дрожащих ногах и, напрягши спину и шею, сжавшись в пружину, в два-три коротких прыжка бросил вперед грузное тело… Страшной силы удар отбросил его назад, и на секунду вожаку в проваливающемся сознании показалось — разорвалась огненная молния, треснул череп, каленая, жгучая волна боли обожгла, и, оглушая лес трубным ревом, вожак взвился над землей. В следующую секунду, рывком перекидывая тело в сторону леса, с кровавым пламенем перед глазами он ринулся прочь, перемахнул поляну, ломая кусты ивняка…

Дикий рев взбудоражил, потряс полусонный лес.

Шарахнулось испуганное стадо, замелькали среди деревьев коричневые, со светлыми подпалинами в пахах, лосиные зады.

2

Спал Петр Метельников эту ночь скверно и, прокинувшись на двухъярусной кровати по ленивому, сонному голосу дневального «Подъем», какую-то долю времени, весь в холодной испарине, сидел на ватном, сбитом матраце, скованный ярким, совсем свежим видением. «Опять всю ночь эти гонки!.. А теперь вот — припутался лось!»

Приходила во сне одна и та же картина, то, что было пережито когда-то в жизни, но в сонной коловерти в явь вплетались небылицы, и сейчас, сидя под байковым солдатским одеялом, он чувствовал, как с торопливой резкостью, будто неотлаженные ходики, отстукивало сердце.

…Широкие, приземистые на посадке гоночные машины, разноцветные и яркие — красные, синие, желтые. — и оттого будто игрушечные, нестерпимо треща двигателями без глушителей, рвались с остервенением вперед. И то ли он был с отцом, то ли нет, — непонятно. И была бушующая многотысячная толпа, усеявшая обочины дороги, холмики перед лесом, — тысячи и тысячи людей, и все они собрались тут из-за него, Петра Метельникова.

Живая человеческая изгородь ревела, бушевала, но он не слышал ничего из-за плотно сидящего на голове шлема и гулкого, как нескончаемый грохот обвала, рева двигателей, — только догадывался о неистовстве толпы по разверстым ртам, машущему лесу рук, по мельканию разноцветных флажков. Да, да, все это относилось к нему, потому что он — гонщик, он — на первой машине, а впереди финиш, и своих преследователей он чует спиной, затылком, они идут всего на колесо позади. И все его мысли, как в фокусе, — скорей, скорей к финишу, там полощутся флаги, там мельтешит, беспокойно переливается человеческое море. И странно: он видит и не видит свою машину, своего «гончака», он, Петр Метельников, весь в страшном сжатии, будто все в нем одеревенело, и только ликующее, короткое и острое слово билось и резало: «Скорей!» Тогда он — герой, тогда он — кумир этой толпы и его, как римского полководца, понесут дюжие люди сквозь восторженно орущую толпу… Но — где отец? Он был, кажется, рядом. Возможно, сзади? Какое у него лицо — радость, страх? Но ни обернуться, ни повернуть головы…

И вдруг сквозь запотевшие очки — он чувствовал, как они врезались до боли в скулы, — увидел лося… Как и откуда он появился? Лось мчался перед «гончаком», огромный, с могучим, как у лошади-битюга, крупом, запрокинув голову с шипастыми рогами. Зверь обезумел, застекленели блестящие черные навыкате глаза; пар вырывался из раздутых черно-розовых ноздрей, они будто окровавились; сверкали восковой желтизной костяные шипы рогов; мелькали ноги, из-под копыт, бивших по сухому бетону, словно по листовому железу, высекался грохот… Ни свернуть, ни объехать. Мелькают совсем рядом тарелки-копыта, лоснится, блестит, словно горячая масляная сковорода, потная шерсть, обрубок хвоста со светлой оторочкой плотно вдавлен меж округлых ляжек…