d3257173e6e84c0dbd07778660e8d04c

— Да брось, — Сальваторе улыбнулся, он придвинулся к девушке, положив руки на стол и подперев голову кулаком. В его улыбке был вызов, который так и подмывал высказать все чувства, материализовать их в слова. Девушка почувствовала себя раздетой. Снова. — Ты прекрасно поняла, о чем я.

— Да, — ответила она, решая тоже быть бескомпромиссной. Гилберт выпрямилась. Ее ровная — почти — безупречная осанка Доберману понравилась. Девушка тоже оперлась о стол, устремив свое внимание на мужчине.

— Если бы у вас все получилось, он бы нравился тебе одну ночь или чуть дольше?

Елена не думала об этом. Она хотела посредством Харрингтона забыть о Локвуде и Сальваторе. Она хотела вычеркнуть его именем имена тех людей, которые не могли быть в ее жизни константами.

— Не знаю, — решила говорить правду. — Но он был… — улыбнулась, опуская взгляд, — высоким и стройным. Выдержанным, сдержанным и… каким-то взрослым. Адекватным. Я бы хотела все исправить.

— Почему ты не пришла на эту конференцию?

Потому что ее держали в каком-то ветхом сарае-гараже где-то на окраине города из-за аферы Стефана и Эйприл. Потому что Елена доверилась не тем людям, не с теми людьми сыграла в карты, и не тем людям проиграла. Потому что она, в стремлении забыть прошлое, совершенно забыла о настоящем.

— Потому что я — маленькая дрянная потскушка, — Гилберт взглянула на Деймона. Ей хотелось заснуть и проснуться в совершенно ином мире. Хотелось снова вернуться в октябрь и все исправить. Не садится в то дрянное метро. Или не уходить с пар гулять в парк. — Потому что я плевала на всех и на все.

— Ты себя любишь, вот и плюешься такими громкими словами.

Елена отпрянула от него, снова оперевшись о спинку сиденья. Нет, теперь Мальвина знала, что она чувствовала. Теперь она больше не блукала в коридорах противоречий и сомнений.

— Я себя презираю. Презираю так сильно, что это напоминает мне сон.

Сон, в котором слишком много внимания уделено Доберману. Доберман. Его кличка обжигает горло и душу, вызывая ожоги, волдыри и шрамы. Елена слышит мелодию армянского дудука в своей голове и пустоту — в сердце. Теперь даже твари не шипят.

— Это из-за Тайлера? — он задал еще один вопрос, над которым не ломал голову. Просто Сальваторе будто управляло подсознание, которое и выкидывало эти ненужные блеклые вопросы. — Из-за того, что он уехал в Мексику?

— Не только, — она перевела взгляд в окно, за котором бесчинствовала ночь. В тишине можно оглохнуть, а в темноте — ослепнуть. Елена ощущала себя не просто использованной, раздетой или одинокой. Она чувствовала себя мерзкой. И отвращение к самой себе было настолько сильным, что хотелось вылезти из собственной кожи. — Из-за Бонни. Из-за отца. Дженны. Кэролайн. Мэтта… Из-за тебя.

Острый взгляд, колкий и полный дыма. За такой взгляд не страшно пойти на гильотину. Деймон только усмехнулся и тоже отпрянул. Раньше их тянуло друг к другу, а теперь их отталкивало.

Люди не меняются в один миг. Но условия их жизни — вполне.

— Ты с ним встречалась… после твоего возвращения?

Гилберт хотела спать. Этот разговор ее душил. Ее душила жгучая необратимость и — увы! — холодная, уже остывшая страсть к Деймону Сальваторе. Они уже не в трендах. Они потеряли былой вкус. Они стали просто серыми призраками в жизнях друг друга.

— Да. Пару раз. Мы… Он любит меня.

— А ты его?

— А я — нет.

Елена ему нравилась. Он не любил ее. Он знал, что он вряд ли сможет полюбить ее. То, что было между ними — просто болезненная привязанность. Просто какая-то извращенная зависимость. Просто нездоровый интерес. Иногда влечение появляется спонтанно, иногда — беспричинно. И никакой логики здесь нет. Никаких рациональных зерен — тоже. Не все в этом мире заканчивается любовью. Не для всех отношений есть определения.

— А любила?

«Любила» жжет на языке горечью абсента, который они пили в тех катакомбах. «Любила» разбивает стекло здравомыслия и спокойствия. Нужно было закончить этот дрянной разговор. Нужно было прекратить искать смысл в том, что не имело его по определению.

— Любила, — уверенно ответила она, тоже позволяя подсознанию взять контроль над ситуацией. — И тебя — тоже. Может, это выглядело неправильно и извращенно, но это было так.

Это было не так. Деймон почувствовал то, что не испытывал уже давно — отчаяние. Ему вновь захотелось закурить. Или выйти на ринг. Или напиться. Желательно — с Тайлером. Они давно вместе не пили.

— Мне нравилось, когда ты был груб и жесток, — она смотрела в окно. Она не лгала. — Когда ты был неистов. Свиреп… Я любила в тебе эту дикость.

Вот именно. Она любила не его. Она любила его дикость. Только его дикость и его свирепость. Ей нравилась его жестокость и жесткость. Она ведь ненормальная, она ведь явно не в себе.

— А теперь мне нечего в тебе любить…

— Мне в тебе — тоже, — не оправдание, а песок в глаза. Заноза под ноготь. Язва на нёбе.

— А тебе и нечего было во мне любить, Деймон. И мне жаль, что это так.