converted file bc39c831

отгул на пару дней. И вызову скорую.

- Нет. Не нужно, - после рвоты ее отпустило. Все еще кружилась голова, но состояние

возвращалось к норме. – Наверное, чем-то отравилась. Полежу и пройдет. Не волнуйся.

Виктор принес аптечку и заставил выпить желудочное и витамины. Собрался и отбыл на работу –

на час раньше обычного. Кристина закрыла глаза, чтобы не смотреть на его недовольное лицо и

поджатые губы. Посидит за своим рабочим столом, успокоится и позвонит интересоваться ее

самочувствием. Как всегда. Все будет как всегда, ведь правда?...

Она даже задремала, ровно до поворота ключа в замке. Виктор ушел. Квартира опустела. И сон

оставил ее.

Девушка лежала, глядя в потолок, и с ужасом понимала, что шум в ушах снова нарастает. Что

происходит? Кажется, у нее температура – тело нагревается, словно в груди разожгли огонь.

Кристина прикоснулась к коже над тонким кружевом пеньюара, отдернула пальцы и в шоке

уставилась на вздувшиеся красные волдыри ожога. Вскочила с постели. Ноздрей коснулся запах

паленой ткани. Ахнув, девушка рванула пеньюар, лямки больно врезались в плечи и порвались, ткань сползла к ногам.

Кружево на груди уже начало обугливаться.

Обнаженная, Кристина стояла в эпицентре нарастающего звука. Шум волн. Шелест листьев.

Голос… два голоса. Горловое пение, меняющее тональность, сопровождающееся гулким уханьем

бубна. И шепот. Речитативный шепот, на отдельных словах поднимавшийся до крика. Каждый

крик падал плетью, обжигая тело.

В глазах поплыло, раздвоилось, на комнату накладывался второй визуальный ряд, словно снизу

положили еще одну пленку. Кристина видела ночной пляж, черное в темноте море: поднимались

волны, бегущие к берегу. Небо выцвело, потеряв звезды, и только огромная, безумная желтая

луна зависла над горизонтом. Казалось, она падает, падает прямо на нее, с каждым ударом

сердца – гулом бубна – увеличиваясь в размере, приближаясь, угрожая раздавить ее в пыль…

вызывающе яркий, алел лепесток костра. Спальня наполнилась запахами, которых тут быть не

могло – резким ароматом трав и смол, бросаемых в костер. Металлическим запахом крови. Резко

потемнело. Всплыла паническая мысль, что она теряет зрение. Девушка хотела закричать, но

окаменевшее горло не выдало ни звука. Черная пелена двигалась, шевелилась… обволакивала, касаясь черным шелком.

Волосы. Распущенные длинные волосы, вот что это.

Вдруг отпустило, вторая реальность с пляжем и костром отодвинулась, потеряв насыщенность.

«Молодец, - прошелестело в голове. Чужеродное. Не мысль. Не ее мысль – чей-то голос. –

Закончи начатое. И станет легче».

Откуда-то издалека, из глубины ее сознания, из черноты пляжной ночи протянулись длинные

сильные пальцы, коснулись горла, ямку между ключиц кольнуло острием ногтя. И пальцы

сжались.

Кристина захрипела, вскинула руки, пытаясь освободиться от захвата. Но как, если его не было?

Вдохнуть не получалось, в груди начало гореть. Девушка заметалась по комнате. Натолкнулась на

кресло, упала, сбросив на пол вещи. Поползла по полу, ушиблась головой о шкаф. Поднялась, перебирая руками по его поверхности, что-то схватила… и пальцы на горле на миг разжались, позволив вдохнуть.

Мольберт. Она держалась за мольберт. Вдруг ушла слабость, тело ожило. Помедлив, Кристина

сняла с мольберта невесть как оказавшуюся там наволочку.

Захват на шее ослаб, когда она начала рисовать. А после ее отпустили, лишь напоследок

невидимая рука небрежно коснулась щеки.

Кристина рисовала, и разгорающийся за окном день освещал ее обнаженное тело. Вскоре она

замерзла стоять раздетой, но стоило сделать шаг в сторону от мольберта – и снова не смогла

вдохнуть. Пальцы на горле ощущались физически, вплоть до царапающей, впившейся в кожу

мозоли на указательном пальце. На глазах вскипели слезы, Кристина вернулась к мольберту. Рука

на горле разжалась.

Вскоре ощущение холода прошло, став привычным. Девушка по-настоящему увлеклась, позабыв и

о нем, и о голоде. Все стало неважным. Кристина рисовала, нахмурившись, надолго застывала с

занесенной кистью, вынимая из глубины души подробности – мельчайшие оттенки цвета, каждая

родинка и морщинка, и главное, без чего портрет так и останется небрежным сборищем черт, куклой, мультфильмом – душа. Душа, без какой-либо логики и объяснений оживающая в чертах, в

глубине зрачков, в отблеске на черном шелке волос.

За много тысяч километров от нее, на станции биологов, работающих с пустынными организмами, царило необычайное оживление. В пустыне происходило странное: без внешнего источника

поднимался ветер, с тихим шелестом песчинки сдвигались с мест.

На сейсмостанции в пригороде Рима молодой ученый напряженно смотрел в распечатку

магнитуды за последние часы. На пульте стыл позабытый кофе. На лбу сотрудника проступала

испарина. Облизав губы, он еще раз посмотрел на бумагу в руках, неслышно вздохнул и включил

сигнал общей тревоги.

В Сухих Долинах Антарктиды, близ ледяного панциря ледника Канада, микробиолог осторожно

высвободил бур, которым сверлил лед для взятия пробы на микроорганизмы. Прислушался.

Отдаленный шум нарастал. Инфернальные взвизгивания, раздававшиеся повсюду вокруг, уже не