Чужой для всех

— Мама! — испуганно вскрикнула Вера и повернулась в сторону шелестящих звуков, которые доносились из центра поселка. — Надо бежать!? — девушка бросила растерянный взгляд на бабку Хадору. — Там стреляют, там наш дом, там мама в беде, — но бабка, тяжело опираясь на палку, с тревогой смотрела на внучку и не знала что посоветовать. Новая автоматная очередь, вывела Веру из ступора. Уже не думая об опасности, подавив в себе страх, она метнулась к калитке заднего двора.

— Вера, ты куда? Остановись! Там германцы, — слабым голосом, полным отчаяния, простонала Хадора.

Но девушка не оглядываясь, быстро скрылась за сараем хаты. Бабке только и оставалось, что перекреститься и вдогонку прошептать: — Господи! Помоги и сохрани!

Вера легко и беспечно бежала мимо небольших земельных участков, на которых как никогда уродились хлеб, бульба и нехитрые овощные культуры. Но она этого не замечала. Она совершенно не боялась, что ее могут увидеть немцы, которые несколько часов хозяйничали в Поляниновичах и уже добрались сюда в Заболотное и что они могут ее убить. Она бежала, иногда спотыкалась, разбивая пальцы босых ног, но не чувствовала боли. Ее гнала цель – помочь матери. Сердце подсказывало, что с родными, что-то случилась.

Вот и хата Абрамихи. Из открытых окон во все стороны разносился гогот солдат и звуки бравурного немецкого марша. С улицы змейкой, через плотную листву лип, пробивался дымок полевой кухни. Готовился обед. Во дворе кто-то умело разделывал заколотого поросенка.

— Дождалась защитников, — непроизвольно вырвалось из запекшихся губ девушки. Но тут, же мимолетный сарказм оборвался, она, запыхавшись, вбежала на свой огород. Сочная зелень петрушки, моркови, красноватые листья свеклы и оформившаяся белокочанная капуста радостно приветствовали ее. Но идиллическая красота урожая ей показалась в эту минуту неуместной и дикой. Напоминание о разговоре с матерью, о поступлении в Щукинское училище теперь выглядело до отвращения нелепым. Разрушены планы, разрушены мечты, разрушена вся жизнь.

— Мама! — вновь позвала она мать. Голос Веры был уже более твердым и уверенным. В ответ послышалось жалобное мычание Полинушки. Сразу кто-то по-немецки за воротами крикнул:— Хальт!

Но Веру этот окрик не остановил. Тревога за мать, за младших сестер – вот что главное было теперь. И она должна им помочь.

Когда в Поляниновичах появились немцы и убежал Миша, она тоже ушла из дому. Ушла к бабке Хадоре, тетки матери, которая жила на краю села в старой полуразвалившейся хате. Мысль была проста. Немцы если и начнут заниматься грабежом, то пойдут в хорошие лучшие дома. Что им взять у старой Хадоры? Их же дом был большим, просторным – пятистенком, сложенным с душой и по уму. Он конечно привлечет внимание 'новых хозяев'. А как немцы отнесутся к молодежи, оставшейся в зоне оккупации, она еще не знала. Поэтому и приняла решение пока прятаться. Ее предположение оправдалось. Немцы не появились в покосившейся избе бабки Хадоры.

Повторный и притом более грозный "Halt!" Веру не остановил. Она решительно забежала на крыльцо родительского дома, и резко дернула на себя дверь. И в одно мгновение с разбегу в полумраке наскочила на кого-то чужого и сильного. Сбить чужака с ног она не могла, так как тот был высоким и крепко сложенным и сам спешил на выход, услышав крик.

Верина голова больно уткнулась в плечо чужака, а руки при падении ухватились за китель. Ее дыхание было частым и взволнованным. Сердце от стремительного бега вырывалось из груди и не могло почему-то успокоиться. Держась за чужака с закрытыми глазами и глубоко дыша, она вдруг осознала, непонятно откуда появившейся мыслью, что ей не хочется отстраняться от этого сильного, и видимо молодого человека. Лишь после восклицания чужака «О, майн Готт!», она чуть отступилась и, подняв свои ясные, удивительно проникновенные, василькового цвета глаза, увидела его.

На нее смотрели серые внимательные и немного смущенные глаза юноши. В них не было гнева и вражды. Чисто выбритая, гладкая, чуть матовая от загара кожа лица незнакомца, с ямочкой на подбородке рделась. Из-под фуражки с высокой тульей и орлом, которая при столкновении сбилась набок, выглядывали светло-русые волосы.

"Это немецкий офицер", — молнией пронеслось в сознании Веры, и она как кошка ощетинившись, сделала усилие, чтобы освободиться из рук чужака. Но столкновение было настолько неожиданным и неординарным для немецкого офицера, что он непроизвольно обнял Веру и удерживал себя и ее от падения.

— Отпустите! Мне больно! — вырвалось из припухлых, чуть обветренных губ Веры. Тот моментально разжал пальцы рук и еще раз выдохнул:

— O, main Gott! — затем, поправив фуражку и китель, старательно на ломаном русском языке произнес: — Извините, фрейлейн, за мою медвежью услугу.

Вере хотелось сказать, что-нибудь обидное, гадкое в адрес немецкого офицера, но у нее вместо слов вырвался короткий девичий смех.

— Я сказал что-то лишнее, необдуманное, — укоризненно и даже с обидой добавил чужак, пытаясь рассмотреть девушку внимательнее.