Чужое отражение

Мне так хочется прикоснуться к сказочно-белоснежному интерьеру пальцами, чтобы ощутить его реальность, что я с трудом сдерживаю свой порыв, и мы со Светой продолжаем робко топтаться на месте, не решаясь войти, потому что чувствуем себя здесь, посреди всей этой роскоши, весьма неуютно. Тем не менее, вытянув свои тонкие шеи в попытке рассмотреть все это великолепие, умудряемся наследить, оставив некрасивые мокрые разводы на некогда натертом до идеального блеска деревянном полу. Я быстро опускаюсь на корточки и развязываю шнурки на детских стареньких полуботиночках, помогая сестренке разуться, но даже после этого, выпрямившись, продолжаю держать мокрую обувь в своих руках, не зная куда ее деть.

– Дарья Сергеевна, разрешите мне?

Он неожиданности я резко вздрагиваю и поворачиваюсь к неизвестно откуда появившейся безликой женщине, которая протягивает руку, чтобы забрать мою ношу, но я, по детдомовской привычке, бессознательно завожу руки за спину, пряча от нее детские зимние ботинки, судя по их изношенному состоянию, видимо, единственные. Та замирает, и изо всех сил пытается сделать вид, что ничего особенного не случилось, но судя по реакции, ее ввела в ступор моя неожиданная странность…

Казалось бы, нелепое положение спасает заурчавший желудок сестренки, громко напомнив нам, что в последний раз она ела очень давно и, вполне вероятно, даже не обедала.

– Елена, идите, мы здесь сами справимся. Накормите ребенка, – тут же, чеканя слова, холодно дает короткие указания Марк.

Женщина исчезает, только теперь уже вместе со Светой, а мы, еще два или три удара сердца продолжаем стоять и взаимно молчаливо смотреть друг на друга… И, только потом, Марк неспешно подходит ко мне, до тех пор, пока расстояние между нами не сводится к нескольким сантиметрам, медленно опускается передо мной на колени и, глядя мне в глаза, поочередно снимает с моих ног теперь уже мои заношенные полусапожки, почти неощутимо поглаживая мои ступни.

***

Стою над ним, а он – у меня в ногах, но я понимаю, что его неожиданная уступчивость, это лишь видимость, а все видимое – изменчиво.

Именно здесь, в этот момент я чувствую себя особенной… Или это он позволил мне ощутить себя таковой?!

Все, о чем я сейчас могу думать – это неподвижная тишина между нами, которую, вдруг, словно режет неожиданно возникшая, непрерывная вибрация мобильного. Мы так близко, что я отчетливо слышу, как в его кармане упрямо трещит телефон, но он не обращает на настойчивый входящий вызов внимания.

Звонок повторяется. Потом еще и еще раз…

В окутавшей нас уютной тишине неприятно его методичное жужжание.

В довершении ко всему, грубо нарушая наше относительное уединение, видимо поднявшись в квартиру со стороны служебного входа, в проходе замирает немногословный Богдан. Но Марк, похоже, совсем не стесняется своей коленопреклоненной позы, и продолжает действовать так, словно посторонних зрителей здесь вовсе нет: берёт в руки мою ступню, и его пальцы, едва касаясь, пробегаются по её подъёму…

Мне приходится слегка наклониться и опереться на него, чтобы удержать равновесие. Вероятно, вся эта ситуация создает трепетное настроение вокруг нас, и я, поддавшись порыву, сжимаю его плечи, сильно, короткими ногтями впиваюсь в шерстяную ткань, сминая ее… едва касаясь открытого участка его шеи за воротником распахнутого пальто… на грани ощущения, лишь одаривая его своим теплом…

– У тебя ноги холодные, – тихо говорит он, интимно растирая большим пальцем мою стопу.

Телефон продолжает надрываться.

Я стараюсь его не замечать, но поздно, момент упущен, и я инстинктивно одергиваю свои руки и делаю шаг назад, а Марк недовольно поджимает губы и поднимается с колен, доставая из внутреннего кармана пальто неугомонный гаджет.

Смотрит на мигающий дисплей, играя желваками, а потом отвечает на звонок:

– Слушаю.

Его раздраженный голос эхом разнесся по просторной гостиной.

Я вздрогнула не столько от неожиданности, сколько от интонации. Уловив краем глаза моё непроизвольное движение, Марк снова обернулся ко мне и, сделав знак проходить, ушел. Следом за ним быстро ретировался и молчаливый Богдан, оставив меня в одиночестве.

Осмотревшись, я наклонилась, подняла с пола свою и Светину обувь и аккуратно поставила ее возле отполированных до блеска дверей лифта. Выпрямившись, посмотрела на свое отражение в них: зеркальная поверхность еще больше искажала реальность, будто специально подчеркивала наш с сестренкой социальный статус, высмеивая нас за уродливую бедность…

К этому я привыкла, поэтому устало вздохнула, отмахнулась и отвернулась, словно по-детски обиделась на только что увиденное.