Чумные псы

Зрачки Надоеды подернуло ледком, он уже понял, что умер, и, не страшась падения, только вглядывался сквозь сумерки. Теперь он отчетливо видел, что мир на самом деле представляет собой огромное плоское колесо. Мириады его спиц были водой, деревьями и травой, и все это безостановочно вращалось, подставляя себя то солнцу, то луне. И у каждой спицы стояли животные. Все животные, которых он когда-либо знал. Лошади, собаки, зяблики, мыши, ежи, кролики, коровы, овцы, грачи — и еще превеликое множество тех, кого фокстерьер ни разу не видел. Здесь были огромный полосатый кот и невероятная рыба, фонтанами бросавшая воду в самое небо. А посредине, на самой оси, стоял человек. Он держал в руках кнут и безжалостно хлестал всех животных, чтобы они крутили колесо, приводя в движение его мир. Одни звери кричали, истекая кровью и пытаясь вырваться из упряжки, другие молча падали наземь, а третьи затаптывали их, спотыкаясь на ходу. Надоеда присмотрелся и понял, что человек все делал неправильно. Мир был прекрасно способен вращаться и без его усердного вмешательства. Все, что требовалось от человека, — это поддерживать его в равновесии на хрупкой оси, лишь по необходимости подправляя численность животных по ту или иную сторону колеса… А он занимался тем, что метал в великую рыбу копье со взрывающимся наконечником, и ее фонтан окрашивался кровью. Полосатый кот словно бы плавился, постепенно уменьшаясь до размеров мыши, и еще какое-то огромное серое существо кричало страшно и жалобно, размахивая длинным хоботом, потому что человек выламывал у него длинные белые бивни.

А колесо вращалось, и мистер Эфраим молча подзывал Надоеду, приглашая его в сообщество мертвых…

Фокстерьер никак не ждал, что вся сцена вдруг начнет распадаться на части и исчезать, истаивая, словно иней, украсивший оконные стекла, облетая, точно осенние листья с деревьев на краю леса, — вот сорвался с ветки один, потом еще, и вот уносятся уже все… Видение распадалось, зато стали видны гладкие деревянные доски, а затем появился и запах. Пахло маслом, смолой и человеком. И еще — начал постепенно отступать холод. Явственные иголочки тепла пронизывали его, словно птичья песенка — предрассветные сумерки.

Поскуливая от потрясения и боли, которыми сопровождалось его возвращение в мир живых, Надоеда завозился на месте, пытаясь осознать неисповедимые запахи и зрительные образы, обрушившиеся на него буквально со всех сторон. Темнота попыталась было снова сомкнуться, но фокстерьера не оставляло ощущение, что его все время тянули куда-то наверх, словно вытаскивая из колодца. К онемевшему от холода телу постепенно возвращалась чувствительность, и боль казалась совершенно невыносимой. Колесо мира, закат, небо — та реальность превратилась в почти неуловимую тень. Зато крепчали запахи парусины, веревок и свежего морского ветра. И кто-то почесывал Надоеде за ухом…

Наконец он приподнял голову и огляделся. Первым, кто попался ему на глаза, был Рауф, трудившийся над большой костью. Надоеда не без труда дотянулся до нее и осторожно лизнул. У нее в самом деле был вкус мяса. Надоеда сделал вывод, что они с Рауфом умерли.

— Рауф… прости меня. Остров…

— Что там про остров?

— Ну, Собачий остров. Я на самом деле все выдумал. Я хотел утешить и подбодрить тебя. Такого острова нет…

— И ничего ты не выдумал, — ответил Рауф, дробя мощными челюстями сахарную головку. — Мы как раз туда и плывем.

— Ты о чем? Куда мы… ой, мои лапки! Сейчас у меня все косточки лопнут… Ой, Рауф…

— Этот человек — не белый халат, вот я о чем. И он совсем не собирается отдавать нас белым халатам. Точно тебе говорю!

— Да, да, ты прав… Никаких белых халатов больше не будет…

— Это правильный человек. Я уже понял. Я ему доверяю. Знаешь, он меня из бака вытащил.

— Рауф, я видел… такое колесо… А откуда ты взял, что ему можно верить?

— Он пахнет… ну… хорошо пахнет. Безопасно, что ли. И он нас везет на Собачий остров!

За пределами рубки, в которой расположились спасенные псы, полюбившийся Рауфу человек сложил рупором ладони у рта и принялся что-то кричать. Рауф взял свою кость, вышел наружу и устроился с нею поближе к резиновым сапогам человека. Спустя некоторое время Надоеда высвободился из теплой ткани, в которую его завернули, и последовал за приятелем. Все качалось вверх-вниз, сбивая его с толку, а дух машинного масла перебивал все прочие запахи. Второй человек что-то ласково проговорил и нагнулся погладить фокстерьера по голове.

— Мамка моя сука! Вот они, настоящие хозяева! — выговорил Надоеда. — Только, похоже, они умерли, как и мы. А почему здесь все так качается? Придется привыкнуть… Тут вообще все по-другому, только небо и ветер точно такие же… И колесо куда-то пропало… вот и хорошо, не хочу его больше видеть.