Чума

Но народ, заливавший улицы Москвы, был совсем иного рода. Он сплошь состоял из людей, которым нечего было терять, которых и смерть не страшила, потому что каждый из них все ровно считал себя обреченным на гибель от чумы.

Стоило вывести эту толпу из состояния пассивности, чтобы она превратилась в непобедимую стихию.

Все сознавали это. Угроза анархии, как темная грозовая туча, висела над головами москвичей.

Сознавал это и генерал-губернатор. Но средства, находившиеся у него в руках для борьбы с опасностью, были ничтожны.

Он объявил город на военном положении. Однако эта мера, такая крайняя, такая жестокая в обычное время, теперь оставалась простою бумажной угрозой.

Что значит военное положение, когда войска, занятые карантинной службой, утомлены, малочисленны и деморализованы, когда извне, из здоровых местностей, никто не решится послать подкрепление в зачумленный город, а полиция, между тем, уменьшилась на две трети своего состава вследствие смертности и дезертирства?

На бумаге, в канцелярии генерал-губернатора, слова «военное положение» выглядели грозно; на улице же, среди всемогущей толпы, они звучали злою насмешкой над той силою, которая может победить массы, руководимые идеей, но бессильна против тех же масс, когда их приводят в движение животные инстинкты.

Москва была осуждена испытать ужас двух соединенных бедствий — чумы и анархии.

Ничто уже не могло ее спасти, так что каждый лишний день, проходивший в сравнительном спокойствии, был лишь случайною отсрочкой неминуемого бедствия.

Нужен был какой-нибудь ничтожный повод, чтобы разжечь всегда присутствующий во всякой толпе обездоленных слепой гнев, чтобы дать ей почувствовать свою силу, чтобы привести в действие дремлющие животные инстинкты.

Этим поводом послужил арест одного уличного проповедника — священника Ризова.

Но прежде чем описывать, как это произошло, я должен сделать маленькую оговорку.

Многие историки приписывают священнику Ризову все последовавшие ужасы, будто бы вызванные его проповедями. Я держусь совершенно иного мнения.

По-моему, он сыграл лишь пассивную роль искры, брошенной в кучу пороха. Чтобы подтвердить это, я постараюсь подробнее изобразить его карьеру и показать, как мало он подходил для роли, которую ему навязывают.

До начала эпидемии, никто не знал Ризова. Он занимал место при одной из бедных церквей на окраине города, отличался застенчивостью, нелюдимостью и невзрачностью.

Даже собственные прихожане обращали на него мало внимания, а между тем, он был человеком с колоссальным честолюбием.

При полном отсутствии способностей, при очень посредственном уме, при ничтожном запасе воли, он постоянно и страстно мечтал о славе, о значении.

Скромная доля и бедность казались ему оскорблением, величайшей несправедливостью со стороны судьбы.

Влача свое серое существование, он в то же время был глубоко убежден, что рано или поздно явится на сцену высшая сила, которая толкнет его на новую великую деятельность.

Это убеждение доходило у него до психоза и в глубокой тайне от всех, даже от своей жены — несчастной, забитой женщины, единственного существа на свете, которому он внушал страх — священник Ризов предавался безумным грезам честолюбия.

Появление эпидемии дало им новое направление, облекло их в определенную форму. Он решил, что чума пришла именно для него, чтобы дать ему случай возвеличиться.

Теперь он уже не колебался в своем призвании и отправился проповедовать на улицах, среди толпы, вкладывая в то, что говорил, всю пылкость, всю непоколебимую убежденность фанатика.

Какую он имел цель? В чем заключалась сущность его идей?

Этого невозможно определить. Самогипноз честолюбия довел этого человека до состояния, похожего на наитие свыше. Он действовал бессознательно, руководясь единственным стремлением — потрясти сердца слушателей.

И то, что месяц тому назад показалось бы всякому бредом больного человека, теперь производило впечатление откровения. Не столько содержание проповедей, сколько их тон и страстный характер производили неотразимое действие на взбудораженные, угнетенные ужасом умы. С каждым днем успех Ризова рос. Были даже интеллигентные люди, которые ничем другим не занимались, кроме странствования вослед за ним из одного конца города в другой и слушанием его проповедей.

Куда бы он ни шел, где бы он ни говорил, вокруг него сейчас же собиралась огромная толпа почитателей и эта атмосфера всеобщего поклонения, доводила его, самого посредственного попа, до такого экстаза, что по временам он действительно казался необыкновенным человеком.

Манеры и приемы его напоминали юродивого или бесноватого. Содержание речей сводилось к сплошному обличению и издевательству. Изобрести что-нибудь свое, какую-нибудь систему или основную мысль ему было не под силу. Он только громил всех и вся, но зато в ярости своей не знал пределов.

Сегодня он нападал на богатых, завтра на бедных, один раз от него доставалось науке, другой раз невежеству.