Чума

Его газету и штрафовали, и закрывали, и конфисковали, так что удивить его чем бы то ни было оказывалось теперь совершенно невозможным.

Поэтому, когда к нему ворвался репортер и забегал вокруг стола восклицая:

— Сенсация, сногшибательность, успех!

Он только критически взглянул на посетителя и рассеянно задал вопрос:

— Где это вы сегодня наклюкались?

— Я не пьян, — гордо возразил тот, — а приношу вам золотую россыпь. Завтра же вы будете богаты. Ни одна газета ничего еще не знает!

— Вот как! Что же у вас за новость?

Репортер поколебался, стараясь придать сообщению соответствующую форму, но прежде, чем успел придумать какую-нибудь забористую фразу, у него с языка сорвалось:

— В городе чума!

Редактор спокойно снял с носа очки, протер их, снова надел и только тогда спросил:

— Откуда вы узнали?

Вопрос был трудный. Репортер сделал скромное лицо и многозначительно произнес:

— Этого я не могу вам сказать; но известие безусловно верное.

— В таком случае, не мешайте мне больше работать. В течение последней недели мы опровергали сами себя уже восемь раз. Я не хочу, чтобы это случилось в девятый.

И редактор, повернувшись к столу, погрузился в прерванный пересмотр гранок.

Репортер побегал по комнате, ероша волосы, несколько раз начинал что-то говорить и обрывался, наконец подошел к спинке кресла принципала и, умоляюще глядя на его затылок сказал:

— Михаил Иванович! Ей-Богу, известие верное!

Он даже руку прижал к сердцу, но ответа не было. Редактор читал гранки.

Бедняга снова забегал по комнате. Он чувствовал себя в положении великого изобретателя, столкнувшегося с людского косностью.

— Михаил Иванович! Вопрос об источнике известия затрагивает честь женщины. Судите сами, могу ли я как джентльмен…

— Значит, известие исходит от женщины! Ну, в таком случае я его уж наверное не напечатаю!

Сломленный этим упорством, доведенный до отчаяния, репортер наконец сдался. Для него ведь было немыслимо не воспользоваться добытым известием.

Он сел около стола и начал:

— Михаил Иванович! Я люблю жену лаборанта X. Она меня тоже любит. И вот сегодня….

Не будем передавать романическое повествование сотрудника «Вечерней почты». Скажем только, что оно заставило редактора отнестись вполне серьезно к принесенному известию.

Он откинулся на спинку стула и долго что-то обдумывал. Наконец вымолвил:

— И все-таки этого нельзя напечатать. С такими известиями нужно обращаться крайне осторожно. Разве спросить разрешения?

Репортер отозвался:

— Чего же просить разрешения? Ведь я же говорю, что решено пока хранить в тайне.

— Ну вот, так если напечатаем, они и запретят газету. А то, еще хуже, — штраф наложат.

— Но ведь была бы страшная розница!

— Что ж розница, коли потом запретят!

Последовало тяжелое молчание. Прервал его репортер.

— Михаил Иванович.

— Что?

— У вас какой тираж?

— Сами знаете. Не всегда пять тысяч наберется. Едва дышим.

Опять молчание. Потом снова:

— Михаил Иванович!

— Что?

— Имеете вы доход от газеты?

— Что вы глупости спрашиваете? Геморрой насидел на этом кресле, да ревматизм получил, когда был в тюрьме. Вот и весь мой доход.

Молчание.

— Михаил Иванович! Плюньте вы на запрещение. Пускай закроют; зато завтра будет тридцать тысяч розницы.

— Как же мне плевать на запрещение? Что же я тогда буду делать?

— Так ведь вы от газеты все равно ничего не имеете, а тут по крайней мере деньгу зашибете. Потом можно открыть «Утреннюю почту», если запретят «Вечернюю».

Редактор, видимо, был поражен целесообразностью этой идеи. Но он еще колебался и искал возражений.

— А если наложат штраф?

— Ну что же? Деньжонки спрячете в верное место, а сами отправитесь посидеть за неуплату. Что ж особенного посидеть в тюрьме? По крайней мере, ни кредиторы, ни полиция не будут тревожить. Отдохнете немного!

Перед репортером, приходившим в отчаяние при мысли, что новость пропадет задаром, теперь засияла надежда. Редактор опустил голову на грудь и сидел в задумчивости. Слышно было только, как он пробормотал:

— Отдохнуть!… это хорошо.

Наконец поднял голову и решительно вымолвил:

— Хорошо. Я согласен. Пишите заметку!

При этом он встал, указывая репортеру на свое кресло.

Тому первый раз в жизни выпала честь писать за редакторским столом.

Он схватил бумагу, перо, но прежде, чем приступить к работе, воскликнул:

— Михаил Иванович! А ведь я правду говорил, что такая новость — золотые россыпи!

Редактор только пожал плечами. Он сам не знал — совершает ли большую глупость или поступает очень умно.

Описанная здесь сцена происходила поздно вечером, а на следующий день вышел номер «Вечерней почты» с заметкою о чуме, украшенной таким количеством восклицательных знаков, какого хватило бы на целую книгу.

Первым последствием этого события была розничная продажа газеты в 30.000 экземплярах, вторым — запрещение газеты.

Михаил Иванович был, значит, хорошим пророком. Переживши благополучно чуму, он любил впоследствии хвастаться, что его газета пала одною из первых жертв эпидемии.

Что касается до репортера, он получил вознаграждение, какого заслуживала принесенная новость, после чего был и сыт, и пьян в течение целых десяти дней.