Чудо. Встреча в поезде

По крайней мере, никаких криков я не слышала. Я вообще ничего не слышала. Абсолютная тишина. Воздух сырой и спертый. Будто в гробнице. Легко было представить себе, что никто не придет, что они кинули меня сюда и выбросили ключи. Можно кричать до хрипоты, и никто не явится. Я умру от голода и жажды, и тело мое сгниет, и потом на матрасе будет лежать лишь белый мой скелет. Через несколько десятков лет они откроют дверь и у них не будет ни малейшего представления о том, кто это такой. Такая участь мне показалась наихудшей, еще хуже, чем пытки — быть избитой и заживо погребенной.

Я услышала какой-то хриплый стон и осознала, что он идет из меня. Возьми себя в руки, упрекнула я себя голосом Зви Авриля. Никто еще и пальцем тебя не тронул. Не слишком ли рано для истерик? Я прочла достаточно тюремных воспоминаний, чтобы знать, что все делается специально, дабы сломить твой дух, ослабить тебя перед допросом. Твой худший враг — страх, а твоя единственная надежда — в мужестве.

Я стала вспоминать все фильмы на эту тему, которые видела, и все романы, которые читала. Я старалась припомнить их как можно подробнее. Это здорово отвлекло и умерило мой страх.

Через какое-то время в дверное окошко мне сунули кусок черствого хлеба и кружку воды. Я ела, спала и вспоминала. Хлеб и воду мне давали еще два раза. Воды всегда хватало, а хлеба нет. Меня одолевали головокружения и муки голода. Я утратила счет времени. Я могла находиться здесь три часа, или три дня, или три недели. Но я снова обрела себя и силу духа. Я приготовилась к худшему. Я им ничего не скажу.

Комната, где меня допрашивали, была такой же безликой, как и камера. Металлический стол, привинченный к полу, и человек, сидящий за ним. Он был лет тридцати пяти, маленький и коренастый, с узким лбом, кустистыми бровями и без видимых признаков шеи. На письменном столе были телефон и кипа бумаг. Человек не обращал на меня внимания, делая вид, что погружен в изучение бумаг. Я стояла перед письменным столом. Других стульев не было. Я ослабела от голода и предпочла бы сесть. По-прежнему не глядя на меня, человек вынул из ящика стола коробку драже «М энд М» и кинул несколько штучек в рот. Он оставил коробку на столе, но, судя по всему, угощать меня не собирался. У меня стала выделяться слюна. Мне очень захотелось «М энд М», захотелось прежней силы, сахарной подпитки, чтобы прояснить голову. Может, схватить несколько конфеток, прежде чем он опомнится? Но я решила, что это ниже моего достоинства.

Я оторвала взгляд от «М энд М». На стене за письменным столом висел портрет короля. Король сурово сверху вниз смотрел на меня. Я ждала. Наконец человек поднял на меня глаза.

— Имя? — гавкнул он. — Место рождения? Настоящий адрес?

Я ответила, удивившись, зачем это ему нужно. Думает, что заставит меня расколоться по поводу всего остального?

— Что ты делала в Джидде? — грозно спросил он. Я плохо понимала его арабский язык. У него был местный выговор, хотя я не могла определить, где так говорят.

— Убежала из дому, — сказала я.

— Почему убежала?

— Муж бил. Он не дает мне развод.

— Сука! — заорал он. — Лучше бы муж свернул тебе шею!

Я промолчала. Я решила не удивляться, не лить слезы, не изображать оскорбленную невинность. В ответах моих не было эмоций. Я и не ждала, что мне поверят.

— Зачем это русской еврейке приезжать из Америки в Саудовскую Аравию? Кто тебе платит за шпионаж?

Сам решай, подумала я. Моссад, ЦРУ, КГБ…

— Я не шпионка, — сказала я. — И я не еврейка.

— Факт, что еврейка, — злобно хмыкнул он. — Нам это известно. Нам известно достаточно, чтобы повесить тебя. Так что лучше сама все расскажи, для своего же блага.

— Я ничего не сделала, — сказала я.

Он вынул пистолет из ящика стола и снял его с предохранителя.

— Рассказывай, — повторил он, целясь мне в голову. — У нас, палестинцев, с такими, как ты, разговор короткий. Ничто не доставит мне такого удовольствия, как прострелить тебе череп прямо сейчас.

Я посмотрела на дуло пистолета. Я не могла ни пошевелиться, ни отвести взгляд. Я еще никогда не видела настоящий пистолет, не говоря уже о нацеленном на меня. Откуда-то я вспомнила, что выстрел раздается уже после того, как в тебя попадает пуля. Неужели это именно так?

— Мне нужны подробности, — прошипел он. — Имена, даты, места встреч. И даже не пытайся врать, потому что нам все уже известно.

Я улыбнулась, что было нелегко.

— Ну, конечно, — сказала я. — Какие вы молодцы.

Он вышел из-за стола и ударил меня по лицу рукояткой пистолета, попав в щеку. Я вскрикнула от боли: и он снова ударил, ткнув меня в солнечное сплетение. Скорчившись, я сползла на пол — мне показалось, что я умираю и что больше мне никогда не вздохнуть.