Чудо в пустыне

Восклицательные знаки тополей обезлистели на строке бульвара,
Флаги заплясали с ветерком.
И под глазом у этой проститутки старой
Наверное демон задел лиловым крылом.
Из кофейни Грека, как из огненного барабана,
Вылетает дробь смешка и как арфа платья извив;
И шопот признанья, как струпья с засохшей раны,
Слетает с болячки любви.
И в эту пепельницу доогневших окурков
Упал я сегодня увязнуть в гул,
Потому что город, что-то пробуркав,
Небрежным пальцем меня, как пепел стряхнул.
С лицом чьих-то взглядов мокрых
Истертым, как старый, гладкий пятак,
Гляжу, как зубами фонарей ласкает кинематограф
И длинным рельсом плошадь завязывает башмак.
И в шершавой ночи неприлично-влажной,
Огромная луна, как яйцо…
И десяткой чей-то бумажник
Заставил покраснеть проститучье лицо.
Если луч луны только шприц разврата глухого
Введенный прямо в душу кому-то, –
Я, глядящий, как зима надела на кусты чехлы белые снова,
Словно пальцы, ломаю минуты!..

«В обвязанной веревкой переулков столице…»

В обвязанной веревкой переулков столице,
В столице, покрытой серой оберткой снегов,
Копошатся ночные лица
Над триллионом шагов.
На страницах улицы, переплетенной в каменные зданья,
Где как названья золотели буквы окна,
Вы тихо расслышали смешное рыданье
Мутной души, просветлевшей до дна.
Не верила ни словам, ни моему метроному – сердцу,
Этой скомканной белке, отданной колесу…
– Не верится?!
В хрупкой раковине женщины всего шума радости не унесу!
Конечно нелепо, что песчаные отмели
Вашей души встормошил ураган,
Который нечаянно, случайно подняли
Заморозки северных, чужих стран.
Июльская женщина, одетая январкой!
На вашем лице монограммой глаза блестят…
Пусть подъезд нам будет триумфальной аркой
А звоном колоколов зазвеневший взгляд!
Как колибри вспорхнул в темноте огонек папиросы,
После января перед июлем нужна вера в май!
…Бессильно обвисло острие вопроса…
Прощай!

«Говорите, что любите? Что хочется близко…»