Чудаки и зануды

Она стояла на четвереньках на персидском ковре в гостиной, голова по-пиратски повязана носовым платком. А вокруг чего только не было: иголки, кофейная чашка с остатками чего-то липкого, вроде яичного коктейля, кусок хлеба, тарелка с простоквашей и имбирным вареньем, пакетик карамели, цветные карандаши, акварельные краски, скомканная бумага и еще какие-то рисовальные принадлежности. В правой руке у мамы была кисточка, с которой капала на пол темно-коричневая краска, а в левой — неизменная черная сигарета. И посреди этого разора в облаке дыма вздымалась фиолетовым вулканом ее задница.

Дедушка раскачивался в кресле-качалке, пощелкивая себя по кончику внушительного носа. Львы на спинке кресла улыбались.

— Фу-ты, ну-ты! — фыркнул дедушка. — Да что ты знаешь о радости жизни, позволь тебя спросить?

— Помолчи-ка лучше и дай мне, наконец, поработать.

— Чем занимаетесь? — спросила я.

Впрочем, и так было ясно. Они ругались.

Я помню эти ссоры с раннего детства. Я под них выросла. Они могли препираться часами, просто обожали это занятие.

— Видишь ли, голубушка, твоей маме заказали нарисовать для журнала Радость Жизни. И вот она злится и бесится оттого, что знать не знает, как эта Радость должна выглядеть, — объяснил дед. — Более злобного творца радости днем с огнем не сыщешь.

— Вовсе я не злобная! — прорычала мама. — Просто твой милый дедушка целый день развлекается тем, что выводит меня из себя. Расселся тут передо мной и качается, как утка. У меня от этой качки скоро морская болезнь начнется. Ну как прикажете работать в этаком сумасшедшем доме! Погляди вокруг!

Она взмахнула рукой на комнату, приглашая меня полюбоваться беспорядком, который сама и устроила.

В этот момент заявился Ингве. Мама как раз махнула рукой, и краска с кисточки брызнула прямо на него.

— Привет, — сказал Ингве.

Видок у него был еще тот. Костюм измятый, редкие волосенки торчат дыбом, словно он только что проснулся, на лысине краснеет небольшая болячка, видимо, от укуса разъяренной пчелы.

Ингве добродушно улыбался.

К груди он прижимал узелок из томатно-красного автомобильного пледа, из которого торчала чья-то лапа.

Ингве простодушно улыбался. Таким я его еще не видела.

А что, если он заработал сотрясение мозга? — всполошилась я. — Врезался башкой в лобовое стекло, и вот, пожалуйста. Наверняка так и есть. Иначе бы был злой как черт. А то стоит, прижимая сверток к груди, а на лице застыла жутковатая бессмысленная улыбка.

Вдруг я вспомнила, что, кажется, видела, как аксельссоновский кот исчез под задним колесом автомобиля, когда Ингве задним ходом выруливал к парадной двери. Сердце у меня сжалось: не иначе как в свертке задавленный соседский любимчик.

— Знаешь, что у меня тут? — спросил Ингве непривычно ласковым голосом и неуверенно шагнул в мою сторону.

— Только не разворачивай! — завопила я. — Не желаю его видеть!

Ну и перепугалась же я! А кто бы не струхнул, когда к нему заваливается этакий недоумок и желает продемонстрировать задавленного кота!

Но тут из свертка высунулась сморщенная мордочка.

Два больших карих глаза таращились по сторонам из-под длинных висячих, словно пришитых на живую нитку, ушей. Пасть вдруг растянулась в невольном зевке и совсем скрыла голову. Да это же щенок!

— Я думал… — начал было Ингве, делая еще один шаг ко мне.

Но тут щенок вылез из пледа и соскользнул на пол, секунду-другую постоял, потом встряхнулся, так что складки кожи волнами пробежали по телу, задрал хвост, вильнул им пару раз, а потом, словно мячик, укатился под огромный буфет и затаился там — только глазищи сияли, как блестящие черные камешки. Время от времени он чихал от пыли.

— Это я тебе принес, Симона, — сказал Ингве, шаря рукой под буфетом. — Щенок боксера. Купил у сослуживца. Я ведь чувствую, ты грустишь без Килроя… Вот и подумал, раз надежды больше нет… А тут как раз у сослуживца собака родила четырех щенков, и раз Килрой не нашелся… Так, может, этот маленький проказник тебя утешит… Ах, негодник!

В этот миг щенок тяпнул Ингве за палец. Он отдернул руку и затряс ею в воздухе.

Так вот почему он так странно выглядел! Хотел мне сюрприз устроить! Купил щенка! Внутри у меня все вскипело, когда он заговорил о Килрое. Как это нет больше надежды? Уж не думает ли он, что Килрой погиб? Я посмотрела на пустую собачью корзинку с погрызенными прутьями. Я до сих пор чувствовала его запах — запах солнца, соли и рыбы. Не надо мне никакой другой собаки!

Я вспомнила, как Килрой у нас появился.

Дедушка принес его за пазухой своего зимнего пальто, только острый белый нос торчал из темного меха. Мне было шесть, я болела свинкой. За окном валил снег и трещал мороз. «А вот и дружок для твоей свинки», — пошутил дедушка. С тех пор мы с Килроем были неразлучны. Когда мне бывало грустно, я зарывалась лицом в его мягкую белую шерсть, и становилось легче. А теперь что мне делать с моей злостью?

— Ну, что скажешь, Симона? — спросил Ингве.

— Мне очень жаль.