Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

Впрочем, всё это, вероятно, уже должно быть нам известно – не из богословских соображений, а просто из трезвого рассмотрения любого внятного объяснения того, что значит быть личностью. Ведь наше спасение в качестве отдельных индивидов было бы возможным, только если бы мы могли быть личностями в качестве отдельных индивидов; а мы знаем, что последнее невозможно. И это само по себе создает немало проблем для преобладающего представления о небесах и аде. Я даже не уверен, что вообще возможно охарактеризовать отдельно взятую душу как святую или грешную в каком-то абсолютном смысле, поскольку мы все заключены в непослушание (как говорит апостол) именно в силу того, что связаны друг с другом уже в самой непредсказуемости общей нам всем раздробленности, и раздробленности нашего мира, и нашей ответственности друг за друга. Поэтому я не могу даже сказать, где – у какой оконечности благочестивой безысходности – я мог бы провести разграничительную линию между приемлемыми и неприемлемыми повествованиями о вечном осуждении. Разумеется, некоторые рассказы с очевидностью слишком отвратительны, чтобы верить в них, и могут быть отвергнуты с ходу; например: ребенок, который однажды рождается в нищете, «близ солнца в пустынных краях»[28], страдает от какого-нибудь ужасного и совершенно неизлечимого врожденного заболевания, умирает в мучениях, некрещеным, а затем – в силу неких причин, освященных богословской традицией, – отправляется на вечные муки, назначенные в качестве справедливого наказания за вину, унаследованную от далекого предка, или в качестве образцового осуществления божественного всевластия в вопросе избрания и отвержения, или в качестве чего бы то ни было еще. Сегодня большинство из нас сочтет это жалкой пародией на Евангелие, столь отвратительной как для разума, так и для совести, что – даже если бы per impossibile[29] она оказалась истинной – верить в нее было бы чем-то в моральном отношении непростительным. Но тогда при каких именно условиях и в какой момент язык вечного осуждения действительно перестает вызывать возмущение? Лично для меня – никогда, и по очень простой причине. Предположим, что тот ребенок, умирающий прежде, чем достигнет купели, в действительности не сходит в ад и даже не уносится на перламутровом облачке божественной нежности в благоухающий лимб некрещеных младенцев, а вместо этого (как полагал Григорий Нисский) восходит в вечное блаженство, чтобы бесконечно достигать там всё более глубокого общения с Богом. Думаю, все мы согласимся, что это куда более радостная картина. Но не будем останавливаться на этом. Представим теперь еще одного ребенка, родившегося в тот же день, на этот раз совершенно здорового, который вырастает в человека с чудовищным характером, жестокого, эгоистичного, даже кровожадного и который в конце концов умирает нераскаявшимся и потому нисходит в бесконечный ад. Несомненно, этот отвратительный тип сам решил стать таким, каким стал, – в той мере, в какой он был способен на это, сознавая принимаемые им решения; поэтому, возможно, он получил ровно то, что заслуживает. И тем не менее даже в таком случае я не могу полностью забыть – или счесть не имеющим отношения к делу – тот факт, что он пришел в мир, столь непоправимо поврежденный, что ребенок может однажды родиться в нищете, страдать от какого-нибудь ужасного и неизлечимого врожденного заболевания, умереть в мучениях… Что же тогда по-настоящему знал о Благе этот нечестивец? И насколько ясно он это знал, и в какой мере был способен рационально контролировать свою собственную волю? Несомненно, он не знал всего, во всяком случае с совершенной ясностью, равно и не обладал в полной мере способностью рационально определять или контролировать собственные поступки и желания. Даже какое-нибудь божество не было бы способно на это. Одной этой мысли достаточно, чтобы убедить меня в полнейшем моральном убожестве традиционной доктрины.