Чтобы все спаслись. Рай, ад и всеобщее спасение

С точки зрения «надеющегося универсалиста», такого как Ганс Урс фон Бальтазар, Писание предлагает нам что-то вроде диалектического колебания между двумя видами абсолютных утверждений, каждый из которых нерушим сам по себе и при этом представляется противоречащим другому. И нам, как считается, запрещено – благочестием, вероучением, благоразумием – пытаться сделать выбор между ними. Мы можем в лучшем случае сопоставить только что приведенные (и подобные им) стихи с другими, более зловещими, говорящими о будущем разделении праведных и грешных и об эсхатологическом исключении или уничтожении нечестивых. Проделав это, мы будто бы должны далее стараться молитвенно сохранять постоянное «напряжение» между этими двумя внешне антиномичными сторонами свидетельства Писания, не пытаясь достичь какого-либо окончательного решения или синтеза между ними. Поступая так, мы, по-видимому, учимся ожидать Бога в целительном состоянии любви ко всем и спасительного страха за себя – состоянии радостной уверенности в великом могуществе Божьей любви и пугающего осознания ужасной силы греха. Возможно, это подходящий способ достижения равновесия, однако я не склонен так считать. Я не усматриваю большой добродетели в том, чтобы пребывать в колебаниях, особенно когда это напоминает способ приписать себе мягкосердечие, которое, однако, в Боге мы не прочь поставить под сомнение. Вся эта позиция неприятно напоминает мне интеллектуальную робость. Кроме того, в ней, как мне кажется, присутствует несколько чрезмерная послегегелевская разочарованность в диалектике, а также, возможно, признак ловкого умалчивания; во всяком случае, я не могу полностью избавиться от подозрения, что слово «напряжение» используется здесь просто в качестве успокаивающего эвфемизма для «противоречия». И, если честно, ожидание Бога с целью увидеть, не окажется ли Он в итоге лучше или хуже, чем я мог бы надеяться, интересует меня не слишком сильно.

Сам я предпочитаю гораздо более древний, более широкий, возможно, слишком систематический подход к тем кажущимся противоположными эсхатологическим ожиданиям, что обнаруживаются в Новом Завете, – подобный подходу Григория Нисского или Оригена, согласно которому две стороны эсхатологического языка Нового Завета представляют собой не две антитетические возможности, соблазнительно или угрожающе маячащие перед нами, помещенные одна против другой как вызовы для веры и понимания, но скорее два разных момента в цельном повествовании, два различных эсхатологических горизонта, один включенный в другой. При таком рассмотрении один ряд образов отмечает самый дальний предел имманентного хода истории и имеющееся в ней разделение – как раз на границе между этим веком и «Веком грядущим» (‘olam ha-ba на древнееврейском) – на тех, кто предал себя Божьей любви, и тех, кто поступил иначе; другой же ряд отсылает к тому заключительному горизонту всех горизонтов, «за пределами всех веков», где даже те, кто в своем странствовании по всевозможным добровольно принятым на себя адам ушли от Бога так далеко, как только возможно, окажутся в итоге в том доме, в который они призваны от века, с сердцами, очищенными от всякого последнего остатка ненависти и гордыни. Каждый горизонт, разумеется, абсолютен внутри своей собственной сферы: один есть окончательный вердикт относительно всей человеческой истории, другой есть окончательный вердикт относительно вечных замыслов Бога – так же как суд креста есть вердикт в отношении насилия и жестокости человеческого порядка и человеческой истории, а Пасха есть вердикт в отношении творения, как оно замышлено в превечных советах Божьих. Эсхатологическое различение между небесами и адом есть распятие истории, тогда как окончательное всеобщее восстановление всех вещей есть Пасха творения. Во всяком случае, при таком рассмотрении грандиозное эсхатологическое ви´дение из 15-й главы 1-го Послания к Коринфянам получает особенно убедительное толкование. По крайней мере, здесь, особенно в стихах 23–24, Павел определенно говорит о трех отдельных моментах – распределенных внутри двух эсхатологических рамок – в процессе окончательного восстановления в Боге тварного порядка:

Ἕκαστος δὲ ἐν τῷ ἰδίῳ τάγματι· ἀπαρχὴ Χριστός, ἔπειτα οἱ τοῦ Χριστοῦ ἐν τῇ παρουσίᾳ αὐτοῦ, εἶτα τὸ τέλος, ὅταν παραδιδῷ τὴν βασιλείαν τῷ θεῷ καὶ πατρί, ὅταν καταργήσῃ πᾶσαν ἀρχὴν καὶ πᾶσαν ἐξουσίαν καὶ δύναμιν. (Каждый в своем порядке: начаток Помазанник, затем принадлежащие Помазаннику в пришествие Его, потом завершение, когда Он предает Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое Начало и всякую Власть и Силу.)