Разумеется, это не означает еще – и Дейвис здесь совершенно прав, – что мы вправе пытаться выносить суждения о том, что считаем действиями Бога в каждом конкретном выделенном земном событии, поскольку причины, последствия, условия и обстоятельства всякого такого события мгновенно ускользают за пределы наших познаний и мы не можем иметь никакого представления о том, каким образом это событие вплетается в узор, образуемый всей совокупностью вещей. Любое такое суждение с нашей стороны выносилось бы с бесконечно неадекватной точки зрения. Однако если мы не просто сталкиваемся с тем или иным конкретным непредвиденным происшествием или обстоятельством, трагическим или ужасным, которое пытаемся осмыслить в контексте всех прочих непредвиденных событий и условий, но нам представлен всеобъемлющий рассказ, претендующий на то, чтобы быть не чем иным, как полным изложением и полным обоснованием всех действий Бога в творении, тогда мы действительно можем вынести суждение о правдоподобности этого рассказа. Более того, поступить так – наша моральная обязанность; воздержаться от суждения – значит пренебречь нашим рациональным призванием познавать и утверждать Благо. К тому же здесь, вспомним еще раз, мы не оцениваем деяния Бога исходя из неких более высоких норм этического действия; мы просто сопоставляем те истории, которые рассказываем о Нем, с предполагаемым нами откровением Его собственной природы как трансцендентного Блага. Суждение выносится не о Боге – в соответствии с некой внешней шкалой этических ценностей, а о нашем рассказе – относительно его внутренней связности, в согласии с нашим рациональным представлением о справедливости и благожелательности. Поэтому, например, вполне позволительно с уверенностью сказать, что по своей природе Бог не мог бы сотворить реальность, содержащую разумные творения, которые Он все до единого, исключительно ради осуществления божественной воли, держит в продолжение их жизни в совершенном неведении относительно Блага, а затем в наказание за их злодеяния безжалостно предает вечному мучению. Поскольку Бог есть само Благо, Он не может быть создателем абсолютной несправедливости, абсолютного зла; подобное иррациональное допущение было бы ограничением той бесконечной свободы, с которой Он выражает свою природу.
Вообще говоря, если бы Бог был этакой импульсивно-сумасбродной или игриво-непостоянной в психологическом плане личностью, способной время от времени противоречить собственной сущности просто ради того, чтобы подтвердить эту свою способность, то весь богословский язык был бы лишь бессмысленной болтовней. И если бы Божья сущность представляла собой лишь абсолютно неопределенную волю, никак не соотносящуюся с тем мерилом, каковым является Благо, то Он был бы как логическим противоречием в самом себе, так и совершенно неразрешимой загадкой или предельной нелепостью в отношении нас. Поэтому в отказе верующего согласиться с якобы законченным повествованием о Боге и творении, если это повествование разрывает всякую аналогическую связь между благостью среди творений и благостью Бога, нет никакой ошибки разума. На самом деле и разум, и вера запрещают такое согласие; верить только потому, что этого будто бы требует вера, невзирая на все советы разума – это в действительности разновидность неверия, неверности. Подчинение невразумительному в моральном плане повествованию об отношениях Бога со своими творениями было бы своего рода эпистемическим нигилизмом, сводящим акт верности Богу к бездумно-упрямой неверности разуму (сутью которого, опять же, является сам Бог). Подчинение такого рода не могло бы быть искренним, потому что оно отождествляло бы подлинную веру и вероломство – преданность истине и измену истине. Поэтому в действительности мы можем знать, что, например, сомнительные утверждения относительно Бога в Книге III