Чтобы сказать ему

Джоки осознал, что мясо, которое привозил отец, было отнюдь не лишним, только благодаря этому в школе терпели его необычность. В глазах директора поблёскивал насмешливый огонёк: Джоки не мог ошибиться, вопреки словам расслабленная поза мистера Харпера не выражала ни малейшего сожаления. «Какой же я дурак, – промелькнуло у него в голове. – Никогда не думал, что творится в мыслях людей, от которых завишу. Казалось, все от меня без ума. Осёл самодовольный». Последнее определение в равной степени относилось и к нему самому, и к мужчине за столом.

– Когда вы хотите, чтобы я убрался? – мрачно спросил Джоки, отбрасывая почтительный тон.

– К понедельнику тебя не должно быть в кампусе, – так же холодно ответил мистер Харпер и взялся за папку с документами, давая понять, что аудиенция окончена.

Может, стоило попытаться, униженно попросить или даже заплакать, но Джоки разозлился на весь мир и прежде всего на себя – за слепоту и доверчивость. Он хлопнул дверью так, что миссис Фишер, секретарша, подпрыгнула и посмотрела на него с возмущением. Но Джоки не извинился.

Он собрал вещи и пошёл искать Лиз.

Услышав новости, она порывисто бросилась ему на шею:

– Джоки, какой ужас! Послушай, давай уйдём вместе, будем ходить по городам и зарабатывать танцами…

– Какой ты ещё ребёнок, Лиз. Твои родители готовы тебя поддержать, незачем портить себе жизнь из-за меня. У тебя будет новый партнёр. – Он замялся. – Отношения, ну, ты знаешь…

– Но я не хочу других партнёров! И мы могли бы с тобой, ну…

– Не могли бы, Лиз, не могли.

Она посмотрела на него почти с ужасом.

– Я недостаточно хороша для тебя? Или всё правда, что о тебе болтают?

– Ты лучшая девушка на свете, Лиз, но это не для меня.

Он ещё что-то говорил, но замолчал, увидев, как она отшатнулась, и горе в её глазах сменилось раздражением и, пожалуй, отвращением. По крайней мере, она так отдёрнула руки, будто он превратился в жабу, а молочно-белая кожа на щеках пошла красными пятнами.

– Что ж. Ладно. Счастливо тебе и удачи. – Лиз хотела продолжить, но махнула рукой, повернулась и почти побежала от него.

Джоки смотрел ей вслед, на рыжие сияющие кудряшки, на узкую ссутуленную спину и спотыкающиеся ноги. Потом Лиз опомнилась, вздрогнула, выпрямилась и пошла медленнее, нарочито покачивая худыми бёдрами.

– Дальше было неинтересно, – закончил Джоки. – Трудно, грязно, больно, но ничего такого, что удивило бы меня больше, чем те последние разговоры с близкими. И я ещё долго продержался, другие дети гораздо раньше понимают, что никому нахрен не нужны со своими желаниями, мечтами и любовью. Я до пятнадцати жил дурак дураком, в полной уверенности, что важен кому-то как есть, а не в роли идеального сына, мужа, любовника. Всем плевать, какой ты, если не такой, как им надо. И тебя выкинут, когда не оправдаешь ожиданий. Спасибо, не перережут горло.

– Ну, Джоки, ну… – Дора замялась, ей стало трудно взять лёгкий тон и снова звать Джоки «душечкой». – Им тоже было больно тебя терять, просто упрямство взыграло, надеялись, переломить и заставить. Ты ведь наверняка помнишь много хорошего о детстве, о родителях? Было же что-то, чем ты дорожил?

Джоки рассмеялся.

– Да уж конечно, у меня было нормальное детство и нормальные секреты. Знаешь, я очень долго таскал с собой игрушку, которую прихватил из дома, когда уходил. Она валялась в шкафу, я, разумеется, не брал её с собой в школу, а тут кинул почему-то в сумку и носил потом много лет, пока не потерял. Такую плюшевую, с молнией на пузе, я там хранил то, что хотел спрятать. Когда отец давал деньги, или как-то лак для ногтей спёр у двоюродной сестры, представляешь? Отец бы мне все пальцы по одному вырвал, вздумай я накрасить ногти, но я всё равно стащил и спрятал зачем-то. Думал, когда-нибудь стану плясать, как в клипе у Элтона, который Ла Шапель снял, помнишь?

– Где парень танцевал с фиолетовым медведем?

– Точно! И ногти накрашу. А моим родителям плевать было на танцы, как тот же Ла Шапель говорил: «Им не нравится собственное тело, потому что тела у них нет. Физическая ипостась их не интересует. Они не пьют, не курят, едят гамбургеры, не употребляют наркотики, не танцуют и не трахаются». Про это я ещё ничего не знал, но уже понимал, что сам из другого теста. – Джоки помолчал. – Иногда удирал подальше и смотрел, как сияет на солнце лак этот дурацкий, как в голубом стеклянном шарике весь мир делается голубой, а в зелёном – зелёный. Я думал, у меня глаза, как эти шарики, видят всё иначе. А потом шёл домой и убирал всё обратно в…

– В зайца? У тебя был плюшевый заяц на молнии?

– А у тебя тоже? Не, у меня панда была. Убирал и думал, что время наступит и я смогу не прятать.

– Так и вышло, Джоки, так и вышло.

– Да, только всё остальное сгинуло, всё остальное я потерял ради этого.

Утром она нежно расцеловала Анабель и Лючию, уронила слезу на запудренную щёку Джоки и всё-таки ушла.