Что знает дождь

— Мотылёк, я весь день работала, потом всю ночь писала статью для научного журнала, я же засну в кинотеатре, буду храпеть, тебе будет за меня стыдно.

— Я буду тебя толкать, чтобы ты не храпела. Но без тебя меня не пустят.

— Так фильм ещё и «18+»? — всплеснула она руками, а потом упёрла их в бока. — Погоди, так тебе уже восемнадцать.

Я засмеялась. Она погрозила мне пальцем.

— Ты на что меня подбиваешь?

— Нуар на французском языке, — виновато прикусила я губу.

— О, нет! Что, даже без субтитров?

— И чёрно-белый, — сделав бровки домиком, кивнула я.

— Так скачай и посмотри, — выразительно показала она на подаренный с утра ноутбук.

— Ну мам, — канючила я. — У меня есть и Рафаэль, и Канова, и Веронезе в ноутбуке, но это же не те «Амур и Психея», «Брак в Кане Галилейской», или «Прекрасная садовница», что мы видели в Лувре. Так и с кино. И вообще, — теперь руки в бока упёрла я. — У меня сегодня день рождения.

Мама скорчила вредную рожицу и пошла одеваться.

— Во сколько там твоё кино? — крикнула она.

— В три, — ответила я и назвала кинотеатр. — Я закажу такси. На улице дождь.

— Нет, нет, подожди, — вышла она с платьем в руках. — Это же недалеко. Давай выйдем пораньше…

— Только не в ресторан! — предвосхитила я.

— Ну раз от вечеринки, гостей и других праздничных мероприятий ты отказалась, могу я свою совершеннолетнюю дочь отвести хотя бы в любимое кафе? Перед фильмом?

— Ну ладно, — выдохнула я и согласилась...

Окошко снова громыхнуло, открываясь. Я дёрнулась. Облилась.

— Прости. Не хотел напугать, — раздался знакомый низкий голос.

— Ничего, — оставив поднос, я поспешно потянулась за шапкой.

Не хотела, чтобы он видел меня такой.

Раньше у меня были волосы. Длинные светлые волосы. Но неделю назад Урод разозлился. В тюрьме я решила бастовать: ничего не пила и не ела, не вставала с кровати. Сначала он пытался меня уговорить, но потом психанул, принёс опасную бритву, помазок и обрил наголо.

— Ну что, — ткнул он первой сбритой прядью мне в лицо, — по-прежнему будешь утверждать, что у тебя больше ничего нет и мне нечего у тебя забрать?

Я давилась слезами, не в силах их сдержать, глядя как волосы падают на пол и желала ему самой ужасной смерти, какую только можно придумать, но именно тогда поняла, как много на самом деле ещё имею. И как много всего, помимо жизни, у меня ещё можно отнять. Покалечить, изуродовать.

В тот день, а может, на следующий, Захар заговорил со мной первый раз.

Я ничего ему не ответила, не пошевелилась, не подняла на него глаза.

Но потом неожиданно принесли посылку, а в ней шапка, печенье, конфеты и два яблока.

И я решила жить. Пожить ещё немного. Ради бархатного голоса. Ради серых глаз.

Сейчас, вопреки всем инструкциям, они смотрели прямо на меня.

Глава 6

— За что он тебя?

Я усмехнулась.

— Ему разве нужны причины? — ответила я, о чём бы он ни спросил.

Натянула шапку на бритую голову.

Не жалуйся, ничего не проси, лишнего не болтай — эти уроки за год я усвоила прочно.

— А на шее что?

— На шее? — не поняла я, обернулась. Захар показывал пальцами.

Чёрт! Зеркала у меня не было. Наверное, там были синяки.

Теперь, когда волос не было, Урод держал меня за шею. Наверное, перестарался.

— Так, ударилась, — поёжилась я, словно мне холодно, и поспешно намотала на шею первое что попалось — майку.

— А это? Кровь?

Да чёрт! Сорвала я с шеи окровавленную тряпку. Кровь была не моя: Урод разбил костяшки, когда ударил кулаком в стену. Моей майкой он просто вытер руку.

Нет, меня он не бил. Никогда. Но майка всё равно выглядела не очень.

— Ты за посудой? — схватила я поднос.

— Да. Но если ты ещё не доела, можешь оставить. В обед заберу. Я сегодня весь день на раздаче. Просто имей в виду: на кровати есть нельзя. Увидят — накажут. Только за столом. И валяться тоже.

— Тоже накажут? — усмехнулась я и нерешительно подошла к окошку, на котором лежали его руки: короткие рукава униформы, тёмные волосы, вены, красивые пальцы с коротко остриженными ногтями. На запястье бинт.

— Да. Но, видимо, у тебя особое положение, — улыбнулся он в ответ. — Ни разу не видел тебя даже на прогулке.

— Не люблю гулять, — усмехнулась я, подойдя так близко, что ещё шаг — и коснусь его рук.

— А что любишь? — смотрел он, уперев лоб в дверь над окошком.

Наверное, он был высокий и стоять так ему было неудобно, но он стоял.

Стоял. Смотрел. И ждал ответа, которого у меня не было.

Что я люблю?

Что. Я. Люблю.

Когда-то я любила французский язык. Шансон. Старые чёрно-белые фильмы. Луи Икара, художника начала двадцатого века. Просыпаться по утрам. Когда на улице дождь. Делать уроки за большим дедушкиным столом. Сидеть в бабушкином кресле-качалке с ногами. Ещё мамины духи и торт «Наполеон», который она пекла раз в год — на Новый год, и который был совсем не похож на классический, но вкуснее этого торта с огромным количеством бледных тонких коржей, пропитанных кремом, я ничего в жизни не ела.

Сейчас я любила дни, когда Урод не приходил. Салат из свежих овощей, что бывал очень редко. И дождь.