Что знает дождь

— Ну да, с ним круто трахаться, — опустила она глаза.

— Твоя мать назвала меня дрянью за то, что я его увела. Она даже потащила меня к гинекологу.

— Насть, — Оксанка протянула ко мне руку, но я увернулась, не позволив к себе притронуться.

— Он испортил мне жизнь. Посадил в тюрьму. Побрил налысо. Пользовался мной как хотел, принуждал, унижал, насиловал, а ты… всё время до этого ты знала кто он и молчала. Нет, хуже — ты завидовала, ревновала. Ты за него глотку готова была перегрызть собственной матери, не то, что мне.

— Я люблю его, Насть. Люблю, — выдохнула она. — А он… — она покачала головой.

— Что он?

— Он никого не любит.

— Ошибаешься, — усмехнулась я. — Он любит меня.

И сама не знаю, зачем я это сказала. Категорично. Однозначно. Безапелляционно.

Зачем, смерив её взглядом, забрала ноутбук, что так и не включила, и ушла, не став ничего объяснять, хотя она бежала следом, кричала:

— Настя! Настя, подожди!

Зачем я это сказала? Ведь она была права. Редкий раз права: он никого не любит.

Меня душила обида. Жгучая. Невысказанная. Невыносимая.

Во мне клокотала злость. Лютая. Бабья. Праведная.

Я хотела мести. Люто. Нестерпимо. Яростно.

Я шла домой, пряча под плащом ноутбук и не замечала дождя. Как он льёт за шиворот, набирается в туфли, смывает с лица слёзы. Я и не видела куда иду. Просто знала, что домой.

И чувствовала то, чего никогда прежде не чувствовала — ревность.

Я ненавидела Оксанку, её брата, тёть Марину, весь белый свет. Но больше всего Урода — за предательство.

За то, что я ему поверила. За то, что изнывала без него, тосковала, мучилась.

За то, что любила.

Я едва успела снять плащ, и, оставляя на полу мокрые следы, дойти до кухни, когда Урод вдруг нарисовался. Словно ждал меня у подъезда и поднялся следом.

Глава 57

— Что-то случилось? — прозвучал его голос за спиной.

Я вздрогнула, но обернулась лишь для того, чтобы убедиться, что это он, а я не заперла дверь.

Взяла чашку, открыла воду.

— Убирайся, — подставила чашку под струю воды.

— Малыш, — прозвучало мягко, даже нежно.

— Убирайся к чёртовой матери! — резко развернулась я. — Слышишь? Убирайся!

Швырнула чашку с водой в стену. Та разлетелась на мелкие осколки, взорвалась брызгами — Урод едва успел увернуться.

— Может, всё же поговорим? — как ни в чём ни бывало стянул он куртку, повесил на спинку стула. Его любимого цвета футболка резала глаза белизной.

Я схватила ещё одну кружку, больше, увесистей и теперь точно запустила в него.

Он снова увернулся. Осколками осыпало меня.

— Эй! Эй! — выставил он перед собой руки, отступая. — Осторожнее, ты же поранишься! Чёрт, ты уже поранилась, — смотрел он на моё лицо, но коснуться не посмел.

Я провела по лицу тыльной стороной ладони — осталась кровь. Щёку оцарапало, но я не чувствовала. Всё, что я чувствовала — невыносимую душевную боль и желание умереть. Прямо сейчас умереть — и покончить с этим. Раз и навсегда.

Взгляд упал на подставку для ножей. И, прежде чем успела подумать, один из ножей, самый острый и длинный, филейный, оказался у меня в руке.

Я плотно сжала в руке деревянную рукоять.

— Уходи, — прохрипела я. Голос резко сел. — Уходи навсегда. Или ты уйдёшь и больше не появишься. Или мы покончим с этим прямо здесь и сейчас, — приставила я нож к шее.

Урод дёрнулся ко мне.

— Не двигайся, — предупредила я, сильнее вдавливая лезвие в кожу. — Глупые люди режут вены на запястьях, но, если перерезать бедренную артерию, истечёшь кровью за пять минут, а если сонную — и того меньше. И она всего в двух миллиметрах под кожей. Если ты сделаешь ещё хоть шаг, я её перережу. И на этом всё закончится. Для меня. И для тебя.

— Настя, — он опустил руки и покачал головой. — Не надо. Это глупо.

— Нет. Глупо было терпеть и позволять над собой издеваться. Глупо было слушать тебя и верить. Глупо было надеяться, что хотя бы часть того, что ты говоришь — правда. Это никогда не закончится. Никогда. Пока есть я.

— Это не будет иметь смысла без тебя. Всё не будет больше иметь смысла. Пожалуйста, не надо. Отдай его мне, — протянул он руку.

— Хрен тебе, — прижала я нож сильнее.

— Настя, — Урод выдохнул. Обессиленно. Безнадёжно. — Я не смогу без тебя. Не хочу. Тебе ни к чему умирать. Ни к чему, малыш. Я знаю, что делал тебе очень больно. Знаю, что был невыносим. Жесток. Груб. Бессердечен. Я просто не знал, как по-другому. Как заставить тебя быть моей, не принуждая. Как заставить себя не думать о тебе. Я не умею любить, прости. Не умею. Или не умел, потому что никого никогда не любил. Но я очень хотел заставить тебя чувствовать то же, что чувствую я, не понимая, что и сам чувствую. Мне было больно, тоскливо, одиноко. Невыносимо. Но я разобрался, что делал не так. Ты помогла мне разобраться. Отдай, пожалуйста! И давай поговорим.

Моя рука дрогнула. Тонкое лезвие врезалось в кожу. По шее потекла тонкая струйка крови, щекоча кожу.

Урод побледнел.

— Чёрт, Настя, — перепугался он, но не двинулся с места, не отвёл глаза, глядя, как мои наполняются слезами. — Не делай этого. Пожалуйста. Хочешь, я встану на колени? Хочешь…

Глава 58

— Не надо, — протянула я ему нож.