Что знает дождь

— Гринёв старший — меня? К себе на дачу? — удивилась я.

« Мой отец. Хирург. Учился вместе с твоей мамой , — всплыли в памяти слова Гринёва. — Был в неё влюблён. Но она выбрала твоего отца, и в итоге они остались друзьями ».

Друзьями? Я вспомнила, что его родители не позвали меня к себе, когда погибла мама, и ничем не помогли, и… странный заискивающий тон матери Гринёва, предлагающей чай, когда её сын лежит в комнате со сломанной рукой, избитый по моей вине.

Конечно, что его избили из-за меня, Андрей мог ей и не сказать. Но я вдруг вспомнила те два неловких раза, когда я видела Дмитрия Сергеевича Гринёва после маминой смерти: на выпускном и до этого, в школьном коридоре. Оба раза он как-то странно отводил глаза, словно видеть меня ему больно, или неприятно, или стыдно.

Или по наивности, в силу небольшого возраста и отсутствия жизненного опыта, я ничего не понимала и думала не о том? Но эти «О М Б В. Твой Д» теперь не давали мне покоя.

Я подскочила со стула как с раскалённой сковороды.

— Чёрт! Сука! — понеслась я в дедов кабинет.

— Что с тобой? — забежала следом за мной Оксанка.

— Вот мудак! — выдохнула я, когда поняла, что давно не видела на столе листы маминой рукописи. — Он забрал мамину работу для журнала со статьёй про смерть Пушкина.

— Кто? — удивилась Оксанка.

— Гринёв.

— Зачем? — удивилась Оксанка. — Это важная статья?

— Я не знаю, — на всякий случай заглянула я в пару ящиков, в надежде, что сама её убрала, но, конечно, ничего не нашла. — Он прошлый раз хотел её забрать, показать отцу. Но я не разрешила. Потом стал приходить с тобой. А потом… перестал. Почему? — повернулась я.

— Я не знаю, — развела руками моя подруга. — Больше не хотел. Мне кажется, из-за Захара. Но его отец очень настаивал, чтобы ты приехала в выходные, сказал: это важно.

И она, словно наконец сказала всё, что хотела, засобиралась домой.

— Я с тобой, — подхватила я со стула кофту.

— Куда? — удивилась она.

Так я ей и сказала, что иду к Гринёвым.

— Пойду погуляю. По набережной. На воду посмотрю, — сняла я с ключницы связку. — Говорят, если на Лаврентьев день вода тиха — осень будет тёплой.

Глава 52

Неприятнее сцены я в жизни не видела.

Чтобы хирург, по определению человек смелый, решительный и уверенный в себе так заискивал перед женой. Так откровенно трусил.

Он закрыл дверь в кабинет, боясь, что она меня увидит.

Он ответил на её вопрос «Дима, кто пришёл?» унизительным «Это ко мне, Ларочка!»

Он вёл себя так, что мне хотелось встать, плюнуть ему в рожу и уйти.

Но он смотрел на меня умоляюще. И его сильные руки, наверняка спасшие не одну жизнь, мучительно стиснутые в замок, заставили меня остаться.

— Вы позвали меня на дачу? — начала я издалека. Видеть его тошнотворные мучения и покаянно опущенную голову было невыносимо. — Зачем?

— Хотел поговорить, — тяжело вздохнул Дмитрий Сергеевич Гринёв.

— О чём? — усмехнулась я. — О том, что спали с моей матерью? Или о том, что стащили её научную работу?

На первом вопросе он дёрнулся, как от пощёчины. На втором — выдохнул:

— Это не то, о чём ты подумала.

— Да, я сама так всегда говорю, — кивнула я. — И что же я подумала?

— Что я её украл и хочу присвоить себе. Так? — смотрел он выжидающе.

— Вроде того.

— Значит, я правильно понял, что Андрей взял статью без спроса? — он горько вздохнул.

Столько разочарования в собственном сыне было в этом простом движении грудной клетки, приподнявшейся и с шумом вытолкнувшей воздух, что я вдруг словно остановилась на полном ходу. Вернее, остановила маховик презрения и гнева, что с каждым его словом и движением только наращивал обороты, и взглянула на Гринёва старшего по-новому.

— Вы не знали? — удивилась я.

— Я догадывался, — прошёлся он по кабинету, похожему на кабинет моего деда, только выглядел живее — современнее, уютнее, более рабочим и обжитым.

Живые цветы в вазе. Книги. Свежие журналы. Рабочие бумаги.

— Через неделю я бы знал точнее, — взял он со стола какой-то лист, — но раз уж ты пришла сегодня, позволю себе сообщить о предварительных договорённостях.

— Каких? С кем? — взяла я протянутую бумагу.

— С редактором журнала, что согласился напечатать рукопись твоей мамы под её именем, конечно, и выплатить тебе гонорар.

— Сколько? — уставилась я в лист. Сумма в несколько зарплат в кафе в моей нынешней ситуации выглядела баснословной.

— Я понимаю, это немного, — снова сжал хирург Гринёв свои красивые большие руки в замок. — Но повторюсь: это лишь предварительная договорённость. Требуется твоё соглашение на публикацию. Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.

— На даче? — усмехнулась я, вспомнив, что на первый вопрос «Спал ли он с моей матерью?» Гринёв ничего не ответил. Не опроверг и не подтвердил, что они с мамой были любовниками.

Дмитрий Сергеевич вздохнул. Снова тяжело. Но я усугубила:

— Есть причины, по которым вы не могли пересечь двор, подняться на третий этаж и позвонить в мою дверь, а непременно должны тянуть меня на дачу за сто километров из города?