Что знает дождь

— По крайней мере, говорили, у него такая же татуировка. Вот здесь на запястье, — показал он на себе. — Они обязательно набивают себе «карающий меч», типа рыцарский, с изогнутой гардой, — нарисовал он пальцем на столе, — окровавленный.

Мне стало ещё хуже. Я вспомнила мужскую руку, что упала с носилок, на которых мама зажимала рану мужика, чтобы он не истёк кровью. И вспомнила эту татуировку.

Вот что она мне всё это время напоминала — татуировка на руке у Захара.

Вот что я пыталась вспомнить и никак не могла.

Вот что было набито у него на запястье до того, как сверху он набил другой рисунок — окровавленный меч.

— Значит он… — сказала я вслух, не видя ни Оксанку, ни её брата, ни стены СИЗО.

Всё, что Алексей говорил дальше, я слышала словно сквозь вату.

Террориста, по вине которого погибла врач, оправдали. Двое из банды погибли во время взрыва, но в СИЗО сидели двое других, которых взяли чуть позже, из той же группировки. Это они показали, что тот парень был ни при чём — заложник, которого заставили делать СВУ, потому что своего спеца они потеряли, а время поджимало.

— СВУ это что? — спросила я, когда он замолчал.

— Самодельное взрывное устройство.

Я кивнула.

— А Оболенский?

— Оболенского предупредили, что на кухне будет работать «их человек» и, если он не хочет, чтобы его грёбаная тюрьма взлетела на воздух вместе с корпусом начальства, мальчонку не трогать — будет им малявы таскать с воли на волю.

— А потом?

— Потом их отправили по этапу, а мальчонка уволился, — пожал плечами Лёха.

— То есть он ещё немного поработал, — хмыкнула Оксанка, — а потом уволился и поехал… ну ты сама знаешь куда, — развела она руками. — К тебе.

«Ты не виновата. Не ты виновата , — звучало у меня в ушах, когда я ехала домой. — Твоя мама спасла жизнь человеку. Не потащи ты её на тот сеанс — и для него всё закончилось бы иначе. Он остался жить благодаря ей».

— Ты прямо приманка для уродов, Ланц, — сказала Оксанка по дороге.

— И не говори, — смерила я её взглядом.

Она не поняла намёк, что и сама из того же цирка. Как не поняла и того, что Захар не просто кто-то из банды, которая пригрозила Оболенскому — он и есть тот парень, которого спасла мама.

Он и есть тот, кто её убил.

Глава 49

— Убирайся, — распахнула я дверь да так и оставила открытой. — Уходи, Захар.

— Сверчок, что… — встал он.

— Не смей называть меня сверчок! — заорала я. — Не смей! Ты, наверное, услышал, когда тебя везли на каталке, как меня назвала мама. Но ты перепутал. Мама звала меня Мотылёк. Мотылёк, слышишь? А ты собирай свои вещи и уходи.

— Настя, я…

— Я не хочу ничего слышать, Захар. Я знаю, кто ты. Знаю, что на запястье у тебя «карающий меч». Так, видимо, и называется ваша группировка. И я, конечно, дура, но не настолько, чтобы не понять: тебя выгородили, назвали заложником, который якобы собирал взрывные устройства под дулом пистолета, чтобы ты остался на свободе, но с условием, что после больницы ты устроишься на работу в СИЗО и будешь помогать им держать связь с волей.

Он больше не пытался со мной спорить. Молча кидал в сумку вещи, не поднимая глаз.

— Она спасла тебя. А ты её убил. Это чувство вины заставило тебя помогать мне. И то обещание, что ты дал себе: обо мне позаботиться. Ты никогда меня не любил. Наверное, я тебе даже не нравилась. Так ты решил искупить свою вину, да? Ну значит, она искуплена. Считай, что моя мама тебя простила. Я не скажу тебе ничего нового: она бы тебя и не винила. Это был её выбор. Её долг. И её судьба. — Я покачала головой. — Её, но не моя. Спасибо за всё, — придержала я входную дверь. — И иди к чёрту!

Дверь, отправленная моей рукой, хлопнула за его спиной.

Я посмотрела на забытую им на стуле рубашку.

Всё так просто, так логично и так объяснимо, когда видишь картинку целиком.

Так беспощадно убедительно. Неумолимо. И безжалостно.

И то, что я принимала за свою любовь — тоже не любовь. Благодарность побитого щенка человеку, что его пожалел. Он ведь так себя и вёл — кормил, гулял, ласкал. А наивному осиротевшему щенку и невдомёк, что этот человек и оставил его сиротой. Пусть и нечаянно.

Вряд ли у него раненого и теряющего сознание от боли и кровопотери быть план — пронести в операционную СВУ. Это была чистая случайность, поэтому он и чувствовал себя таким виноватым. Поэтому и старался как-то загладить свою вину. Потому и плакал. Потому что он не хотел.

О том, что он взрывал других невинных людей, был убийцей, террористом, я думать не могла.

Мама спасла ему жизнь — значит пусть живёт.

Глава 50

— Господи, ты трахалась с террористом! — восторженно рассматривала Оксанка фотографии, сидя на маминой кровати. — И в тюряге сидела, — время от времени поднимала она на меня глаза. — Да ты крута, подруга!

— Угу, — рассеянно отвечала я, вытрясая мамин комод в поисках ключа от сейфа.

Всю остальную квартиру за прошедшие дни, как ушёл Захар, я уже перерыла. Перетрясла дедовы книги. Заглянула в его хьюмидор, на который питала особые надежды. Но увы, ничего кроме десятка сигар там не нашла.