Что знает дождь

— Ура! — закричали мы шёпотом, когда на крошечной свечке замерцал крошечный огонёк, и так же хором сказали: — Спасибо!

Охранник дёрнул головой, словно ему давил воротник и демонстративно отвернулся.

— Ну вот у меня настоящий праздник, — передвинула я пирожное на середину стола.

— Загадывай желание, — кивнула Оксанка.

Наверное, я не должна была с ней разговаривать, и принимать подарок, но слишком мало осталось в моей жизни людей, которые обо мне просто помнили, чтобы ими раскидываться.

Я закрыла глаза. Подумала. И попросила следующий день рождения встретить в своей квартире среди друзей… с Захаром.

«Желания ведь такими и должны быть, несбыточными?» — подумала я и задула свечу.

— Ты так загадочно улыбаешься, хотела бы я знать, что ты загадала, — прищурилась Оксанка. — Только не говори, — она приложила палец к губам, — а то не сбудется.

— Оно и так не сбудется, — вздохнула я. — Но хоть помечтать.

— О чём?

— Да так. Тут есть один парень. На раздаче еды работает.

— В смысле баландёром? — округлила она глаза.

— Кем? — удивилась я.

— Ну, баланду раздаёт, поэтому их так и зовут — баландёр. Они из осужденных.

— То есть? — покачала я головой.

— Ну смотри, СИЗО — это следственный изолятор, здесь сидят подследственные и подозреваемые в совершении преступлений — те, кому ещё не назначено наказание. Они содержатся в СИЗО до вступления в силу приговора, а дальше по этапу их должны отправить к месту отбытия наказания — в тюрьму, колонию и так далее.

— Угу, — кивнула я.

— А есть те, кого уже осудили, но оставили здесь, — пояснила Оксанка, — «хозники», то есть осужденные, но оставленные в изоляторе для выполнения хозяйственных работ. Они убирают снег, выносят мусор, погрузка-разгрузка на них, ремонт — занимаются всем. В том числе разносят, а иногда и готовят, еду. Это, кстати, «свиданка» для них, подследственным встречаться с родными не положено. Да их легко отличить, — скосила Оксанка глаза в бок: за соседним столом сидел парень в тюремной робе. — По одежде. Подследственные ходят в своей, вольной, а они — в такой.

— Откуда ты всё это знаешь? — удивилась я.

Она вздохнула.

— У меня здесь брат.

Глава 22

— Брат? — тут же вспомнила я как «подруга» Гринёва сказала: « Пошли, девки, а то эта психованная ещё порежет кого-нибудь. Что взять с сестры уголовника ». И уточнила: — Вот прямо здесь? В этом СИЗО?

Она перешла почти на беззвучный шёпот, но я поняла по губам и так же беззвучно переспросила:

— У Оболенского?

— А ты думаешь, как мать с ним познакомилась?

— Как? — выдохнула я.

— Пришла просить, чтобы сына не отправили по этапу, оставили здесь «хозником».

— И он ей обещал?

— Он сделал.

Я округлила глаза: «Господи, так вот почему тёть Марина с ним! Почему терпит, сносит побои, не выгоняет. Почему возле консультации она сказала мне: « Что ты знаешь о материнской любви, девочка? »

— Она с ним из-за твоего брата?

— Ну, поначалу да, такими, наверное, были условия их сделки. Но он ухаживал, она ему нравилась. А сейчас, — Оксанка покачала головой, — уже не знаю. Я всё думала о том нашем с тобой разговоре. О том, что ты сказала про него. Но этого ведь ты не могла знать, — смотрела она на меня в упор.

— Нет, этого я не знала. Да мы ни о чём толком и не поговорили.

— Поговорили, — она снова взяла меня за руку. — Он… Он гораздо хуже, чем ты думаешь. Намного хуже.

Оксанка сжала мою руку. В ладонь ткнулось что-то пластмассовое, тонкое. Острый конец оцарапал запястье. Я дёрнулась, вытаращила глаза. Но Оксанка сделала вид, что ничего не происходит, проталкивая в мой рукав спицу.

— Я его люблю, — глядя мне прямо в глаза, сказала она. — Люблю, ты была права. Но он любит тебя. А ты должна себя защитить, — смотрела она не мигая.

— Нет, Оксан. Нет, — покачала я головой, толкнула спицу обратно в её рукав и убрала руки.

Да, он гораздо хуже. Он умный, опасный, хитрый, коварный. Он сам дьявол. Человек без совести, без жалости, без раскаяния. И я представляю каково ей было признаться мне в своих чувствах. Хоть и не знаю каково это — любить чудовище. И любить безответно.

Но я — не убийца.

Ещё пару дней назад, по глупости, я бы, наверное, обрадовалась такой возможности: воткнуть Уроду остро заточенную спицу в глаз, или в ухо, чтобы он сдох. Сдох совсем. Навсегда. Но теперь я думала иначе. Теперь я думала: и что потом?

Мне дадут срок за убийство, и я не выйду из тюрьмы уже никогда?

Нет, не мне решать кому жить, а кому умирать.

Я буду верить, что каждому даётся по силам. Так говорила моя мама. И раз всё это выпало на мою долю, значит, я сильная. Значит, я смогу.

— Ну как знаешь, — вздохнула Оксанка и, глянув на часы, заторопилась домой. — Кстати, приходила твоя адвокатша. Искала тебя вчера, чтобы сказать. Твоя бабка умерла.

— Какая бабка? — не поняла я.

— Ну та, которая дедова жена. Так что всё, квартиру больше оспаривать не с кем. Всё присудят в твою пользу. Квартира твоя. Ну ладно, я пойду, — встала она и пошла к выходу. — Пока!

— Пока! — я поднялась вместе в ней.