Что за девушка

Сердце бьется быстро-быстро, как тогда, когда мы с Майком остались одни в комнате Кайла. Я вслух говорю:

— Все хорошо. Ты же не позвонила. Он на тебя не злится.

Если бы я рассказала об этом Еве Меркадо, она, может, настаивала бы, что Майк имел бы полное право рассердиться — я же знаю, что нельзя приставать к нему накануне забега. Она бы уверяла, что рассердиться и ударить — не одно и то же. Может, Ева заявила бы, что, будь она девушкой Майка, не поступила бы так глупо.

Я ложусь обратно, прокручивая на запястье браслет Майка. Иногда я спала на руке, и когда просыпалась, запястье болело оттого, что серебро врезалось в кожу. Но я не снимала браслет с тех пор, как он мне его подарил. Я была так уверена, что Майк будет моим Валентином всю жизнь. Что мне никогда больше не нужно будет волноваться о том, с кем провести День всех влюбленных.

Я обнимаю подушку, как раньше. Сегодня Майк не кричал, и не стискивал руку, и точно не бил меня.

Он говорит, что все еще меня любит.

Он говорит, что его планы не поменялись.

Нет, наши планы.

Но несмотря на то, что он был нежен и я ответила на поцелуй, мне было страшно оставаться с ним наедине в комнате Кайла. В глубине души я знала, что один неверный жест, один неверный взгляд — и он снова разозлится.

Может, он всегда злой. Может, за его острожным, нежным обращением скрывалась ярость. Может, он такой последовательный и методичный, потому что только так способен контролировать свой гнев на людях. Может, иногда даже наедине со мной. Может, иногда даже когда он один. Должно быть, это изматывает.

Я мотаю головой. С чего бы мне его жалеть! Что я за женщина такая, что переживаю, каково сейчас ему?

Какой бы девушкой я была, если бы не переживала?

Я ни разу не замечала ни капли гнева в Хайраме — даже когда отстранялась после поцелуя, даже когда не хотела его целовать, даже когда притворялась, что не знаю его, когда мы пересекались в школе.

Я снова кручу браслет. Сжимаю так крепко, что металл гнется, еще крепче обхватывая мое запястье.

Нельзя создавать такую путаницу.

Нельзя было целовать Хайрама.

Нельзя беспокоиться о Майке.

Нельзя вызывать у себя рвоту.

Надо было рассказать сразу, как только он впервые меня ударил.

Нельзя было оставаться.

Надо было держать язык за зубами.

Нельзя идти на демонстрацию.

Надо пойти.

Нельзя по нему скучать.

Надо уже спать.

Нельзя…

Надо…

Нельзя…

Надо.

ДЖУНИ

Я просыпаюсь от громких голосов родителей. Я еще не опомнилась ото сна (не помню, как вчера уснула), поэтому мне кажется, что кричат на меня. Должно быть, мама с папой узнали, что я улизнула. Посадят под домашний арест? Нет, я уже под ним. Какое новое наказание они придумают? Какой новый уговор предложит папа? Шесть месяцев без попыток побега, чтобы вернуть их доверие?

Но затем я открываю глаза, и становится ясно, что родители говорят не со мной. Они кричат не здесь, не у меня в комнате, а друг на друга в своей спальне за стеной. Я заставляю себя проснуться окончательно, чтобы сосредоточиться на том, что они говорят.

— Надо ее отпустить, Фи.

— Она под домашним арестом, — возражает мама. — Какой смысл в наказании, если мы не собираемся ему следовать?

— Домашний арест не отменяется, — настаивает папа. — Но это школьный проект. Домашний арест не отменяет школу.

Мама что-то говорит, но я не слышу что. Папа отвечает:

— Этого мы для нее и хотели, Фи. С нашей стороны будет лицемерием не пускать ее.

Я знаю, что меня сегодня отпустят. Как раз из-за того, что сказал папа: они вырастили меня борцом за то, во что я верю, и это школьный проект, который я помогла организовать.

Я могла бы зайти к ним и сказать, что уже не контролирую акцию, что она теперь вовсе не касается интересов Майи. Я даже могла бы признаться, что вчера сбежала и им стоит ужесточить наказание, а не смягчать его.

Если они все это услышат, наверняка не выпустят из дома. И мне не придется смотреть, как Майк выступает на демонстрации, которая должна была быть направлена против него, и не придется видеть, как Тесс гордится тем, что акция протеста приобрела такой масштаб, и не придется объяснять ей, что я хотела не этого.

И мне не придется видеть Майю, не придется видеть ее лицо после того, как я назвала ее лгуньей и обвинила в том, что она осталась с Майком. Мне не придется слышать, что она скажет теперь, когда знает, что ее самая близкая подруга не лучше всех остальных.

Я слышу, что папа одерживает верх (у мамы не было шанса), а потом вылезаю из кровати в душ. Высушиваю короткие волосы полотенцем. Мне приходится покопаться, чтобы найти розовую футболку, потому что в основном я ношу серое, и белое, и черное, и синее. Мажу лицо кремом от солнца, потому что папа говорит, что это обязательно нужно делать перед демонстрацией: никогда не знаешь, сколько придется оставаться на улице, требуя справедливости. На той самой фотографии с моей первой демонстрации у меня на лице видны белые следы лосьона, которые папа плохо растер.

— Доброе утро, — говорю я, забегая трусцой в кухню.

Соревнования начинаются в десять. В среду мы договаривались встретиться в девять. Не знаю, изменилось это или нет.