Что за девушка

Что касается порезов, нужно понимать — это не случайность. Я читала статью о девушке, которая соскользнула в анорексию: она начала с диеты, ограничивала себя все больше и больше, и это переросло в болезнь. С порезами все не так. Я хочу сказать, наверное, найдется кто-то, кто порезался (или порезалась) случайно, испытал облегчение, а потом начал (начала) делать это намеренно, но как только ты начинаешь это делать намеренно, нельзя притвориться, что это случайность. Ты принимаешь решение, каждый раз заново.

Я резала только верхнюю часть бедер, где никто не заметит. В своей ванной, ночью, за закрытой дверью. Мама думала, что я принимаю долгие успокаивающие ванны. Обычно она такое не одобряет, считая пустой тратой воды при нашем довольно-таки засушливом климате, но тогда, к моему удивлению, говорила, что рада видеть, как я уделяю время себе.

Я резалась под струей воды (еще расточительнее, чем просто в ванне). Первые несколько порезов были неглубокими, только чтобы снять напряжение, как будто я приоткрывала окно, чтобы проветрить комнату. Даже почти без крови.

Ночью в кровати я пробегалась пальцами по ранкам. Я не царапала их, чтобы не пачкать кровью простыни и не оставлять шрамы.

В канун Нового года мама с папой пошли в гости к друзьям, а я осталась дома одна.

Майя была с Майком, конечно же.

Уже начались каникулы, теоретически мне было не о чем переживать.

Может, мне просто было скучно.

У меня затряслись руки. Вот и все.

В доме кроме меня никого не было, но, зайдя в ванную, я, как обычно, закрыла за собой дверь, хотя на этот раз не потрудилась даже набрать воду. Я вжала лезвие — специальное бритвенное лезвие, только для этого, которое я после каждого применения протирала спиртом, наверное, единственное, что мне удавалось держать в чистоте, — себе в ногу.

До той ночи я никогда не резала глубоко. Но в тот раз мне захотелось узнать, каково это. Я сказала себе, что это эксперимент, как будто я ученый.

Кровь полилась так сильно, что я должна была испугаться. Вместо того чтобы сочиться, как обычно, она текла струей. Как всегда, я отодвинула в сторону коврик, чтобы не испачкать его, но в ту ночь кровь шла слишком быстро. Она была повсюду.

Когда часы пробили полночь, я стояла на четвереньках, оттирая изо всех сил свои кровавые отпечатки со стены, со шторы для ванной, с коврика. Я залепила рану пластырями, но из-за движений она открывалась опять, и мне приходилось все убирать заново.

В конце концов кровь перестала идти, но тогда у меня впервые остался шрам от пореза.

Может, так продолжалось бы вечность, если бы не День святого Валентина. К тому времени мы с Тесс уже поцеловались, но еще не встречались официально, так что не собирались проводить праздник вместе: она уже договорилась встретиться с другой девушкой, с которой они то сходились, то расходились весь десятый класс. Майя была с Майком. Мои родители — на свидании.

И вот опять я оказалась дома одна.

И опять мои руки, полные энергии, которой не было выхода, затряслись.

Я не собиралась вонзать лезвие так глубоко. Я читала про порезы в интернете: некоторые любят всматриваться в раны, изучать слои мышц под кожей. Это не по мне. Обычно я хотела порезаться немного, просто чтобы снять напряжение, а потом останавливалась.

Но в тот раз — дома никого, впереди долгий одинокий вечер — маленького пореза было недостаточно. Каждый раз, когда я собиралась остановиться, мне приходила мысль о Тесс на свидании с другой девушкой. Или о Майе на свидании с Майком. Или даже о родителях на свидании друг с другом. (Папа говорит, что День святого Валентина — порочное дитя коммерциализации, но празднует его ради мамы.) Каждый раз, когда я останавливалась, ослабляла давление лезвия, в голове снова начинали роиться мысли о том, что я здесь одна, а все остальные — где-то с кем-то.

И вонзала лезвие все глубже, как будто могла вырезать все свои недостатки, все одиночество, все убожество. Ту часть меня, которой опротивело быть одной. Из-за которой я и оставалась одна.

Было столько крови! Больше, чем на Новый год. Больше, чем могло сдержать несколько пластырей. Я обвязала ногу полотенцем, села в машину и поехала в ближайший травмпункт. Я не колебалась, даже понимая, что мой секрет раскроется: доктора позвонят родителям, родители встревожатся, все вот это. Может, сработал инстинкт самосохранения, но только потом я начала ругать себя за то, что резала так глубоко, что повела себя так глупо, что выдала свою тайну.

К счастью (или намеренно?), я резала левую ногу, а для вождения нужна правая. Кровь меня не пугала, даже когда ею пропитались насквозь пижамные штаны (единственное, что налезло поверх полотенца) и она стала стекать на водительское сиденье. До этого мне и в голову не приходило, что я могу нанести серьезный вред своим верным бритвенным лезвием. В конце концов, после нанесения порезов мне всегда становилось лучше, а не хуже.

Меня осмотрели доктора, и я лежала на узкой койке, ожидая, когда приедут родители.

— Ты могла умереть, — сказал один из врачей, не помню который — я не пыталась запомнить их имена.