Что-то пошло не так

По всему телу Богдана поползли ледяные ручейки, казалось, вспотели даже ладони и глаза: «Что они делают? Что творят? Там же люди… Там – дети!..»

Ему казалось, что он кричит, громко, на весь мир кричит, но голоса своего не слышит. Потом, как во сне, перед ним появились глубокие воронки в земле, горящие дома, протянутые из огня руки, и над всем этим – невыносимый смрад, и трупы, трупы, трупы… Горы трупов – взрослые вперемешку с детьми, с оторванными руками, ногами, обожженные, утыканные осколками снарядов, залитые кровью… Горы трупов… Однажды он уже видел это, но где? Когда? «Господи, на все твоя воля…»

– А землячок твой, Цевин, того… хлипким оказался… Отрубился маленько, Цевин, твой землячок… Из интеллигентиков, небось, слабачок, пороху не нюхал… Ну, ничего, через денек-другой пооботрется, пообвыкнется, что к чему поймёт, одним словом, разберётся. Здесь и не такие бывали…

После слов заряжающего стало понятно, что новичок принят в батальон, а шефство над ним отдали Цевину. Тот сразу же увел своего подопечного в расположение.

– Ты это… не паникуй, к этому привыкнуть трудно, я понимаю. Вообще-то я и сам не знаю, что лучше – привыкать или не привыкать… Ты кем на гражданке работал? Экономистом? Тем более! Специальность, скажу тебе, практически женская… Ну, я хотел сказать, не мужская… То есть не совсем… Эт… – не закончив прежней мысли, Цевин перескочил на другую тему.

– Короче, на довольствие я тебя сам поставлю, оружие потом получишь, а это – койка твоя. Фома, царствие ему небесное, недавно на мине подорвался, так что койка свободна пока. Занимай… Пользуйся… Можешь не благодарить. Меня Андрюхой зовут, а Цевин – так, для своих… И не фамилия даже…

После этого, что-то бормоча себе под нос, Андрей показал Богдану пищеблок, издалека – штаб, подсобные помещения, рассказал про обстановку на фронте, в части, и, немного поколебавшись, будто посоветовавшись сам с собой, произнес:

– Не хотел тебе говорить, да видит Бог… Ты, я смотрю, неплохой мужик, неиспорченный ещё, домашний… Я вот чё тебе сказать хочу – даром ты сюда приехал, даром… Не сладко здесь, а ты новенький, неопытный… Ты, думаешь, чего Фома на мине подорвался? Сбрендил он, с катушек съехал, не выдержал, на поле побежал… А там – мины кругом… Наши мины, сами их и ставили… И он знал это! На собственную «растяжку» как раз и напоролся. Даже не прикопали его, некому – боятся люди на поле идти, мин боятся… Поставить поставили, а карты нет – по пьянке заныкали, найти не могут. И разминировать некому…

Цевин сорвался на крик, покраснел. Выглядел он при этом как-то затравленно, жалко, словно побитая собака. Потом внезапно затих, поник и, после небольшой паузы, выдавил из себя, будто точку поставил:

– Знаешь, я так думаю, кто после этого дурдома в живых останется, тот потом в дурку попадет, дома уже, или… или ещё страшнее… Ну, не может человек в человека безнаказанно стрелять, грех это. Тем более, в своего родного соседа… в родственника почти.

Больше он к этому вопросу не возвращался. Порядка часа минометчики, поминутно матерясь и громко хохоча, обстреливали поселок, а Богдан вспоминал раздавленный старой липой гараж во дворе и две пары испуганных глаз под кроватью.

Ночью ему приснилась Наталья. Она снова просила уезжать с ней и детьми в Россию, просила спасать свою душу, но это было ночью, а утром земля содрогнулась от взрывов. Казалось, снаряды падают сплошным потоком, как ливень. Пекло продолжалось минут сорок.

– Полностью уничтожена столовая, повреждена канализация, водоснабжение, выведено из строя несколько машин… Ну, это не смертельно, разгребем, – осмотрев потери, по-хозяйски рассудил Цевин.

– Вхолостую отработали, падлы, почти все снаряды «за бугор» ушли, за территорию. Вишь, в поле дыр в земле понаделали? Только боекомплект почем зря израсходовали! Криворукие, бля… Бомбардиры хреновы! Наверное, руки из задницы растут, по-другому не скажешь!..

Действительно, учитывая, что личный состав потерь не понес, ущерб был минимальным, поэтому, слушая возмущенные рассуждения Андрея по поводу непрофессиональных действий стрелявших, Богдан удивлялся его негодованию, ведь по большому счету эта самая криворукость спасла всем бойцам жизнь.

Гораздо страшнее оказалась информация, что по батальону стреляли «свои», о чем старший этих «своих», как ни в чем не бывало, сообщил после случившегося по телефону. Причина ошибки, по его мнению, была более чем уважительна: то ли корректировщик координаты не те дал, то ли спросонья наводчику пригрезилось, что в данном направлении должны были находиться враги. Одним словом – найти виноватого не сложно, вот только надо ли искать?

Сетуя на превратности судьбы, бойцы вяло разбирали разрушенный пищеблок, меняли трубы водопровода, копали выгребную яму, а Богдан недоумевал, как можно стрелять наобум, и что это за война такая странная, когда враг то ли есть, то ли его нет? По всему выходило, что игра велась в одни ворота, и правила создавали сами игроки, руководствуясь больше инстинктом самосохранения, чем какими-либо военными законами.