Что такое Израиль

Иммигранты страдают от того же отношения. Не успели приземлиться в Лоде первые самолеты с русскими, как в газете «Гаарец» появилась статья одного из ведущих журналистов: «Приезжающие русские студенты – второй сорт, недоучки, бесталанные и безграмотные». Вслед за этим последовала серия статей, разоблачавших русских инженеров и зубных врачей, грузин любой профессии и прочих иммигрантов. Приезжие страдали от обычных проблем иммиграции: инженеры были вынуждены работать техниками или рабочими, хотя ощущали себя более знающими, чем израильские специалисты. «Нам не нужны инженеры – нам нужны чернорабочие», – сказал один из израильских министров в дни массовой эмиграции из СССР. Государственная помощь, оказываемая из средств американских евреев, только усугубляла эксплуатацию. В смешной книге Эфраима Севелы «Остановите самолет – я слезу» описывается разработанный в те дни метод «одноразовой эксплуатации иммигранта»: капиталист нанимал иммигранта, Еврейское агентство платило ему зарплату, чтобы помочь трудоустроиться, затем, когда выделенные агентством деньги кончались, иммигранта увольняли и брали нового. В более мрачной книге Григория Свирского «Прорыв» описаны приемы объегоривания иммигрантов в научных учреждениях и университетах.

Материально положение русского иммигранта в Израиле было, объективно говоря, не хуже, чем у его кузена, поехавшего в Америку. «Это я, Эдичка» Эдуарда Лимонова и «Новый американец» Аркадия Львова – два блестящих произведения, описавших ужас иммиграции на столь различных примерах, поэта и торгаша, – позволяют понять, что и в Америке иммигранту приходилось нелегко.

Но морально иммигранту в Израиле было куда тяжелее. Пока только шли разговоры об иммиграции, положение «русского» оставалось совсем неплохим. Мне повезло: я приехал в страну Израиля в 1969 году, до начала массовой иммиграции, и меня чудесно принимали все и повсюду. Прием был таким лучезарным, что мне захотелось что-нибудь сделать для этой гостеприимной страны. Так я оказался в армии, куда поначалу иммигрантов не тянули. И тут началась массовая иммиграция, внезапно сменившая теплый прием на всеобщую ненависть.

Однажды я возвращался на попутных домой, в Иерусалим, из темного бункера с передовой линии Голанских высот, молодой солдат, безумно гордившийся своими красными высокими ботинками парашютиста. Первый же остановившийся шофер уловил мой несмываемый русский акцент. «Русский? – сказал он. – Заграбастал виллу и „вольво"? Живете за наш счет? Кровь нашу пьете! У нас ничего нет, а вам всё дают!» Чего скрывать, это был страшный шок для меня. В моей родной Сибири я не ощущал антисемитизма и не привык с детства, как другие, к этому страшному, уничтожающему, обобщающему «вы»: «Вам все дают, вы пьете нашу кровь». Но мягкая посадка по приезде смягчила для меня этот шок. Для прибывших в те дни, в 1971 году, посадка выдалась штормовой – в ярый шторм ненависти.

Вообще угодить в волну иммиграции мало приятного. Хорошо быть иностранцем в стране, где иностранцев немного; не дай бог оказаться алжирцем во Франции или турком в Голландии. Приехал бы Данте Алигьери в Америку начала XX века, американцы отнеслись бы к нему как к еще одному «даго», который в лучшем случае откроет пиццерию.

Но за ужасным приемом, который оказали русским иммигрантам в 1970-х годах, скрывались дополнительные, специфические причины. Приход гребня русской волны совпал с пробуждением восточного еврейства, которое началось с демонстрации «Черных пантер» и привело к власти Ликуд. Радость, с которой израильтяне встречали первых русских иммигрантов, живо напомнила восточным евреям о том, как принимали их самих – с палатками и порошком ДДТ от вшей и, уж конечно, без особой радости, отдавая неприятный долг, который платишь поневоле. Когда восточные евреи жаловались на свое положение в обществе, им говорили: «Вы приехали позже». Но прием, оказанный русским, показал им, что не в этом дело. Русские, прибывшие после них, не займут их места в самом низу. Они, восточные евреи, обречены оставаться на дне общества.