Что такое Израиль

Только задним числом можно понять и оценить Давида Хавкина. В сионистском движении и после него не было нехватки в вождях, более субтильных, интеллектуальных, честолюбивых, чем он. Но он был настоящим человеком, способным сочетать работу в подполье с представительством, не забывал о цели и не сбивался на авантюры. Он боролся против робости, господствовавшей среди евреев до него, и против авантюризма, восторжествовавшего после его отъезда.

В его квартире в Москве встречались евреи из всех городов Союза. Евреи Грузии, Украины, Прибалтики у него узнавали друг о друге. Он устраивал маевки у костра, пляски у синагоги на Симхат-Тору[35], лихо плясал «Жив царь Израиля», похожий на бычка с минойских фресок, организовывал первые коллективные письма, налаживал связь с заграницей. Меня, молодого мальчишку, и он, и его движение безумно увлекли. Я ездил с его поручениями из Риги в Одессу и Киев, из Ленинграда в Минск и Москву, и повсюду меня принимали друзья и соратники по борьбе. Борьба эта была веселая и жизнерадостная, полная надежд, совсем не похожая на отчаяние диссидентского движения, где и пили только «за успех нашего безнадежного дела».

Еврейское дело не казалось безнадежным даже до начала исхода. Веселый дух бурлил вовсю. Мы собирались на Лимане, близ Одессы, на Рижском взморье, в лесах Подмосковья, радостные, как скауты, и приветливые, как кришнаиты. Наше движение обладало всей прелестью религиозной секты и национально-освободительной борьбы, и мне, сыну шестидесятых, это было так же близко, как моим сверстникам, бунтовщикам Парижа и Беркли, – национально-освободительное движение Юго-Восточной Азии и религиозные секты Индии. Нет, конечно, еще ближе – как будто я сам оказался вьетнамцем и индусом, если уж продолжать параллель.

Для человека моего темперамента еврейское дело подходило: оно привлекало осуществимостью, простой и очевидной справедливостью идеи исхода. Так и американские бунтовщики увлеклись национально-освободительными движениями за рубежом, вместо того чтоб бороться с Желтым Дьяволом в его городе.

Советское руководство тех лет отпустило евреев, потому что внутреннее брожение дошло до точки, когда его нельзя было сдержать – надо было либо рубить головы, либо сбросить давление, выпустив желающих. Проще было выпустить желающих. Русские евреи, приехавшие в Израиль, пережили страшное разочарование, и когда в тысячах писем весть об этом дошла до еще не уехавших, движение изменило свой вектор, началась эмиграция в Америку, а за эмиграцию в Америку люди не шли на баррикады. Поэтому власти смогли остановить волну выезда. Евреи не хотели больше ехать в Израиль; они были готовы ехать в Америку, но не рискуя.

Разочарование после приезда в Израиль было неизбежным. Переезд из страны в страну – процесс болезненный, и даже деньги только частично облегчают его. Мы тешили себя иллюзиями, что иммигрант в Израиле окажется среди друзей, «потому что там все евреи». Но в Израиле сложилось крайне замкнутое общество, типичное для страны массовой иммиграции. По сей день восточных евреев израильтяне именуют «новыми иммигрантами», хотя те прибыли в Израиль сразу после Войны за независимость. В израильском обществе для новоприбывших нет иного места, кроме как у подножия общественной пирамиды.

Это не значит, что новый иммигрант не может пробиться к власти, получить хорошую работу или разбогатеть – хоть и нечасто, но такое случается. Социально он навеки останется вне израильского общества, его друзьями будут и впредь только люди вне общества. Как сказал Реймонд Чандлер, «Socially this a tough town to break into. And it is damn dull town if you are on the outside looking in» (В этом городе чужаку не пробиться, а глядеть со стороны – со скуки сдохнешь).

На пути иммигранта из любой страны в Израиле возникает много препон. Одна из них – скрытый комплекс неполноценности израильтян, уживающийся с чувством собственного превосходства. Израильтяне не верят, что человек, который чего-то стоит, может приехать в Израиль. Это касается не только иммигрантов.

Когда «Ла Скала» приезжала на Иерусалимский фестиваль, в газетах писали: наверняка привезут второй состав с третьесортной оперой. Не может быть, чтобы хороший театр приехал в нашу провинцию. Организатор фестиваля, двухметроворостый Авиталь Мосинзон, безумствовал, клялся, что приезжает самая что ни на есть лучшая миланская опера, но ничто не помогло: после выступления «Ла Скалы» газеты писали: а) это был второй состав; б) не та «Ла Скала»; в) все время пели; г) по-непонятному; д) сюжет дурацкий и е) вообще это оказалась опера.