Что с нами происходит?: Записки современников

Л. А. Сам, лично? Готов числиться и по «рабсиле», а куда же я денусь? Группы, стоящие «вне» или «над»?.. Признаю́ — как реальность, хотя примириться с этим в духовном смысле не могу. Сумма групп — еще не народ, и «рабсила» сама по себе тоже. Хотя и то и другое — так сказать, материал. А народ — это духовное единство, объединяющее всех. Всех! — подчеркиваю, иначе это уже что-то другое: каста, слой, класс, корень, но не народ.

Т. Г. Не очень ясно: народ — и в то же время лишь материал… Диалектика, видимо? Не исключено, однако, что «рабсила», непременно предполагающая, кстати, хозяина над собой, — это не «еще не народ», а — уже не народ. Смягчающая ирония термину вашему не помогает. Он сращен более с… контингентом концлагеря, напоминает не о народе, но об уничтожении народа. А вдобавок вы «корень» противополагаете народу… Хотя в корне слова «народ» лежит «род», то есть именно «корень». Корню противоположен не народ, а та же — текучая — «рабсила» или сумбурная «толпа», весьма эфемерная генетически и духовно. Похоже, вы говорите о «народе», лишенном истории, ясного национального признака, языковой традиции. Любопытно и то, что выше вы упомянули «новую, массовую реальность». Фактически ту, в которой нет места народу, как и личности. Где действует просто «масса».

Л. А. Недавно мне по поводу моего телевыступления прислал письмо один ленинградский литератор. В этом письме такая фраза: «бегство рабочей силы с полей совхозов и колхозов». Я-то куда «гармоничнее» с экрана формулировал: народ, дескать, уходит с земли, как его вернуть? А коллега возьми и врежь «рабсилу». Поделом мне: не пой соловьем, не выдумывай гармонии там, где ее нет. Она, гармония, конечно, есть… в сверхсознании. В идеале. И есть народ как духовно-практическая сверхзадача работающей силы…

Т. Г. Ваш корреспондент прав. Ежели бегство, то, конечно же, «рабсилы». Народ с отчих полей не побежит… Но каковы основы вашего «духовно-практического единства»?

Л. А. В старину народ определяли как мистическое, таинственное целое. На изломах истории народ испытывается как монолитная структура; тогда становится ясно, есть народ или его нет. Но не будешь же все время жить «на изломе» — надо жить в нормальной повседневности, полной противоречий, и все-таки чувствовать единство. Как? Через культуру, и в частности, через поэзию. Но это именно единство, а не селекция. Единство разных людей, разных частей общества, разных традиций. И никто не имеет права (если он, конечно, радеет о народе, а не о чем-то другом) выставлять какой-то один социальный тип («стойкие признаки») и объявлять его народным в противовес другому, «не народному».

Т. Г. Я-то в рассказе о Михайловском помянула не просто социальный, а национально-социальный и, как мне кажется, вполне исторический тип. И думала о судьбе его не как о противовесе (чему-либо), но прежде всего как об основе «духовного единства». Что же до «права» видеть в каком-либо типе образец — отчего же лишать людей права на свои, идеальные, представления о родном народе? Запреты по этому поводу особенно странны в устах литератора: ведь литература всегда была занята созданием положительного, даже идеального героя, и прежде всего как раз народного типа. Притом нередко — именно в противовес типу негативному и ненародному. Это уж в «Евгении Онегине» достаточно непреложно… Что ж до вашего подчеркиванья, будто народ — это единство разных традиций, то народные традиции могут быть многочисленными, разноликими, но не принципиально разными. Совсем разное, несплавляющееся, пусть и собранное вместе, не позволяет говорить о сколько-нибудь определенной сути или оформленности явления.

Л. А. Честно сказать, я к «положительному герою» с университетских лет никак не привыкну. Лучше давайте о стилистике. Никто меня еще не убедил в том, что внутри поэзии (если опять-таки речь идет о поэзии, а не о чем-то другом) есть «подлинно народная» стилистика, а есть нечто, от народа отлучаемое. Это, знаете, дело подвижное: сегодня его отлучают, а завтра объявляют краеугольным камнем. Потому что ощущение народа — это ощущение единства в постоянно меняющемся мире.

Т. Г. Насчет «дела подвижного» литературных отлучений вы правы. Ведь и Пушкина не раз отлучали! От «пароходов современности», а в итоге — от современного народа. Вот и вы, Лев Александрович, отлучаете. Хоть бы тем, как великодушно позволяете мне предпочесть Пушкина… молодому нынешнему автору, словно они наравне представляют русскую поэзию или народную стилистику. Впрочем, Пушкин у вас — лишь гипнотизер той поэзии, которая не годится под вывеску «новая». Но, хороня «старое», учтем и такую возможность: что́ сегодня объявят новым «краеугольным камнем», назавтра — глядишь — и рассыпалось в пыль!.. Ну, а что степень народности, даже и в неподдельной поэзии, бывает разной — это такая же азбука, как то, что разной бывает степень таланта.

Л. А. Так я уже попал у вас в «отлучатели» Пушкина? Прикажете оправдываться?