Что с нами происходит?: Записки современников

Я всегда знала и теперь знаю немало таких людей. Они есть везде, эти Фениксы, восстающие из пепла. Ваш вопрос: «Кого теперь у нас больше?» — не снизит их роли. Точный ответ на него проясняется, впрочем, не на Симферопольском шоссе, ведущем на курорт, а, так сказать, на изломах истории. К тому ж ответ этот, каким бы горьким он ни был, не в силах отменить назначения поэта. Ведь дело поэта — не переметываться ко всякому (любому!) большинству, копируя или покорно обслуживая его, но — созидание человека или, как я писала, народоформирование. Вне этой задачи — литературы демократической не бывает, а бывает лишь «массовая культура», при которой поэт состязается в потребительстве и моральном пораженчестве со своей аудиторией. Нет парадокса в том, что «массовая культура» зарождается «за стеной кабинетной посвященности»: там, вдали от драматической полифонии мира, копится не музыка речи, но «свалка словарей», статистические сведения о человеке и мире… Из всего этого и вырабатывается «формула правды» — например, о «металлургических лесах» или лягушках в человеческий рост, которые «в девичестве — вяжут», между тем как поэзия, не смущаясь статистическими сводками, растит зерно истины… Нет ничего удивительного, что «культурная» зарифмовка «голых правд», частных правд — во́роха «достоверной информации» — смыкается если не в образной системе, то потолком представлений о человеке с тем эталоном пошлости, который насаждает сегодня истошно воющая или плотоядно осклабленная в «массовой» ухмылке эстрада.

Л. А. Мне-то всегда казалось, что эстрада охотнее осваивает именно традиционные и «гармонические» системы. «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…» Привет от «свободной стихии». Простите, это шутка! Возможно, что эстрада теперь прихватывает и авангардистов. Это дело эстрады. Мы-то ведь говорим о поэзии?

Т. Г. Насколько я понимаю, мы говорим о кризисных явлениях культуры. Отсюда и «свалка словарей», характерная для всех жанров. Вот ведь и вы, Лев Александрович, демократически перемешиваете старомодные термины с жаргоном — «газануть» да «пожрать» и «рвануть». Чтобы «демос» принял по этой речи «культработника» за «своего»?.. Я тоже не сомневаюсь в искренности ваших добрых намерений. Но чем тревожнее арифметика, которая вас интересует, тем яснее, что мир жив не «новой поэзией», «застревающей „в шкуре“ „Жигулей“» или их порабощенных владельцев, но, пожалуй, вон теми «аристократами», которые маячат на обочине загазованного Симферопольского шоссе, выбирая участь пешеходов — когда оно так загазовано! Взяв вашу терминологию, хочу уточнить, что аристократизм для меня — это целомудренное, сердечное уважение к прекрасному, будь то природа, или душа человека, или его деяния. Это — мудрое благородство взгляда, видящего неповторимость самородных вещей. С этим благородством связаны и трудолюбие (живая потребность сберечь и приумножить богатства земли), и беззаветный патриотизм (высоко развитое чувство благодарности к родной земле), и чуткость, ведущая к добровольному самоограничению… Вот, примерно, те стойкие признаки, которые делают человека «невольником чести» (Пушкин), то есть духовным аристократом. И тут очевидна взаимоперетекаемость аристократизма и демократичности…

Л. А. «Стойкие признаки»? Мне это не приходило в голову.

Т. Г. Что ж до «демократов», о которых говорили вы, так ведь «демос» для вас — та же толпа или зыбкая «масса», например, захватывающая койко-места в «общаге», дабы «отдаться современной „машинизированной цивилизации“». Неспроста рядом с эллинским «демосом» мелькнуло у вас и словечко «рабсила». Разве «рабсила» — это народ? Это, если хотите, «пушечное мясо» мирного времени! Разве «рабсила» — это человек? Это — лишь мускульная (или мозговая) вытяжка из человека, идущая на потребу материальному производству. Маркс полагал, что человек не будет осмысляться как «рабсила» даже в экономической науке социализма, не то что в литературе…

Л. А. С Марксом, Татьяна Михайловна, я спорить поостерегусь, а с вами рискну. Словечко «рабсила» мелькнуло у меня рядом с «демосом» действительно неспроста. И даже, как вы почувствовали, не без иронии. Равно как и словечко «аристократ», которое я обычно не употребляю, но употребил теперь в ответ на ваши слова о «кабинетных» стенах. Вы спрашиваете: разве «рабсила» — народ? Отвечаю: да, народ. Из каких, простите, марсианских популяций наберете вы народ, если не из этих же реальных людей, составляющих, хотите или нет, «рабсилу»? Народ — понятие духовно-практическое. Это ощущение единой духовной задачи всех живущих вместе людей, а вовсе не какие-то эталонные индивиды.

Т. Г. Следовательно, вы и себя, само собою, включаете в народ?

Л. А. Следовательно, включаю.

Т. Г. Но готовы ли вы сами, лично, числиться по «рабсиле»? Или, может быть, народ состоит все-таки из «рабсилы» и каких-то групп, вне или над этой «силой» стоя́щих? Например, «прорабов духа», как называют себя иные?..